Невозможно с точностью определить, какие из этих обвинений были правдивыми, но они показывают, что в период 1000–1150 годов ересь и ведовство все чаще отождествлялись друг с другом и оба явления ассоциировались с дьявольщиной.
В этот период также сохранялись некоторые из старых языческих традиций, особенно на недавно христианизированных территориях Европы. Норвежскому королю Олафу I Трюггвасону пришлось бороться с остатками язычества; архиепископ Бременский Унван (1013–1029) жаловался на сохраняющиеся суеверия в своей епархии, и еще даже в 1075 году оттуда поступали аналогичные жалобы. Продолжающиеся славянские восстания на восточных границах Германии обычно влекли за собой реваншистскую реакцию против христианства, и в 1092 году герцог богемский Вратислав II был вынужден уничтожить рощи и леса, где люди все еще поклонялись и приносили жертвы демонам. Испанские соборы в Койаке в 1050 году и в Сантьяго в 1056 году постановили, что магия – это форма идолопоклонства. А Рауль Глабер, если верить его свидетельствам, в середине XI века писал, что народ продолжает поклоняться идолам [186].
Наиболее важными каналами распространения старых идей в XI и XII веках были Canon Episcopi и связанные с ним тексты. X книга «Декрета» Бурхарда Вормского, которая во всех деталях следует работе Регино Прюмского и почти в точности повторяет версию канона Регино, была взята на вооружение поздними авторами, такими как Иво и Грациан, и, таким образом, стала не только частью канонического права, но и частью философской схоластической мысли. X книга обобщает все старые нападки на идолопоклонство и язычество, включая новогодние празднования, предостерегает от обращения за помощью к дьяволу и запрещает как ночные жертвоприношения демонам, так и дьявольские песнопения и танцы на похоронах. Бурхард повторил пространную редакцию региновского Canon Episcopi и к Диане добавил Иродиаду. Иво, Грациан и другие канонисты следовали версии канона Бурхарда, время от времени добавляя Минерву к Диане и Иродиаде [187].
Независимых упоминаний о дикой охоте в это время немного, но Ордерик Виталий сообщил, что в январе 1091 года во время ночной прогулки священник из Бонвиля с ужасом увидел, как к нему подошел огромный великан, который попросил его остановиться и осмотреться. К своему растущему ужасу, священник увидел приближающуюся огромную процессию грешников, направлявшуюся в чистилище, каждого человека мучили в соответствии с его грехами: например, прелюбодейка ехала на седле, утыканном гвоздями. История в том виде, в каком ее предлагает Ордерик, представляет собой довольно типичный пример, историю, рассказанную для воспитания нравственности, но в ней есть несколько интересных элементов. Великан может быть воплощением представлений о диком человеке. Также священнослужители и епископы, участвовавшие в процессии, носили черные колпаки, а среди участников процессии были эфиопы, несущие бревно, на котором был распят человек, – еще один пример черного человека, ассоциирующегося со злом и адом. Все элементы, по-видимому, связаны с дикой охотой, и эта связь подтверждается тем фактом, что лидером процессии был Герлекин. Процессия, описанная Ордериком, одновременно похожа на дикую охоту и на ночные скачки во главе с Дианой [188].
Старая традиция о развратных, кровососущих стригах, казалось, исчезла в большей части католической Европы, но она вызвала оживленные дебаты в Венгрии XI века. Законы короля Иштвана I (997–1038) отличали стриг от малефиков, утверждая, что первые выезжают по ночам и прелюбодействуют. За первый проступок на них следовало наложить епитимью, за второй их предписывалось клеймить, а за третий – казнить. Король Ласло I Святой (1077–1095) причислил стриг к проституткам, что указывает на то, что он считал их в первую очередь ночными суккубами. То, что и Иштван, и Ласло определенно причисляли стриг к сверхъестественным существам, подтверждается необычным изменением политики во время правления короля Кальмана I (1095–1114). Отношение Кальмана к стригам было сугубо скептическим. Он утверждал, что малефики должны быть наказаны надлежащим образом, а что касается стриг, то их нельзя наказать по той простой причине, что они не существуют. Это один из немногих примеров скорее растущего, чем уменьшающегося скептицизма в отношении ведовства в Средние века [189].
Истории о вампирах были редкостью в то время в Европе, хотя, согласно Вальтеру Мапу, колдун в Уэльсе, по рассказам, восстал из мертвых и приобрел привычку ужинать кровью своих соседей. Ранее в Англии король Этельред II в 1008–1011 годах и король Кнуд (1016–1035), вслед за Эдуардом Старшим, осудили wiccan и wigleras, однако значения этих терминов, вероятно, остались неизменными – маги и прорицатели [190].
Зловещие рассказы о колдовстве, которые стали появляться в IX и X веках, теперь стали обычным элементом проповедей и хроник. История XI века, которую позже использовал Винсент из Бове, повествует о том, как Пётр Дамиани ходатайствовал перед папой Львом IX, чтобы осудить ведьм, которые превратили молодого менестреля в осла и продали его [191].
Еще одна старая история неопределенного времени, возможно, восходящая к IX веку, была полностью сочинена Вильямом Мальмсберийским, который весьма неубедительно рассказывает о том, что якобы слышал ее от кого-то, кто был свидетелем этого эпизода в Беркли в 1065 году. По словам Вильяма, в Беркли жила женщина, которая была колдуньей. У нее был фамильяр в виде галки, который своим щебетом предупреждал ее о приближающейся опасности. Однажды он рассказал ей о случайной смерти ее сына и всей его семьи. Опасаясь, что гнев божий обрушился на нее в наказание за грехи, она призвала своих оставшихся детей, монаха и монахиню, и исповедалась при них в своих грехах. Предупредив их, что нет никакой надежды на то, что ее испорченную душу можно спасти от ада, она умоляла их во имя любви, что они питали к ней, помочь сохранить ее тело. По словам женщины, это было бы возможно, если бы они, когда она умрет, зашили ее труп в шкуру оленя, а затем положили бы на спину в каменный гроб. Затем они должны были положить на крышку гроба тяжелый камень, окованный толстыми цепями, и приказать, чтобы в течение пятидесяти ночей непрестанно читались псалмы и столько же дней служились мессы. Если тело пролежит в могиле нетронутым в течение трех дней и ночей, то они могли быть уверены, что с ним ничего не случится, и похоронить в земле.
Ведьма умерла, и дети исполнили ее просьбу. Но ее грехи были слишком велики. В первую же ночь после того, как тело положили в гроб, высший демон и его приспешники ворвались в церковь, разорвали цепи и оттолкнули огромный камень, приказав телу подняться. Они вытолкали ведьму из церкви, заставили сесть на черного коня с шипами на спине и уехали с ней. Это типичная средневековая нравоучительная история, в которой грехи – в данном случае колдовство – сурово наказываются демонами. Наиболее интересными элементами являются высокий рост главного демона и черный цвет коня, поскольку высокий рост и чернота являются характеристиками, которые позже стали типичными для дьявола на шабаше, и зашивание трупа в шкуру оленя, напоминающее о предполагаемых способностях ведьм менять облик и о старом запрете обряжаться в оленьи шкуры на Новый год. Хотя маловероятно, что кто-то все еще практиковал древние языческие обряды, очевидно, что память о них сохранилась в народной традиции [192].
Истории о ведьмах станут очень распространенными в XIII веке; в XII веке они еще не получили столь широкое распространение. Уильям Ньюбургский, однако, рассказывает подобную историю о временах правления короля Генриха I. Деревенский парень шел ночью один мимо древнего кургана и услышал в недрах его разговоры и пение. Он нашел дверь, скрытую в склоне холма, и вошел. Внутри была пещера, ярко освещенная лампами, а в ней – мужчины и женщины, сидевшие на торжественном пиру. Один из них, стоявший у входа, пригласил фермера войти, а когда тот вошел, предложил ему чашу. Крестьянин притворился, что пьет, но вместо этого тайком вылил жидкость и спрятал чашу в своей одежде. Выйдя со своей наградой в руках и осмотрев ее, он обнаружил, что чаша очень красива и сделана из необычного материала. Он отнес ее королю и обменял на большую награду. Самым любопытным аспектом сказки является тайная встреча ночью в пещере, столь распространенная в историях о ведовстве и ереси и попавшая сюда как яркий элемент фольклора [193].
