Последнюю группу, чье присутствие на Украине давало польской элите возможность в какой-то мере избегать непосредственного контакта с украинским крестьянством, а одновременно подписывать выгодные контракты на аренду и вырубку лесов, составляли 200 тыс. немецких и чешских колонистов, которых польские помещики приглашали в основном в Волынскую губернию. Они навлекали на себя зависть остальных социальных групп, особенно среди украинцев, все сильнее страдавших от земельного голода. Свои претензии были и у деклассированной шляхты, чьи чиншевые наделы помещики отбирали и передавали в аренду колонистам, а также у польской технической интеллигенции, считавшей, что лучшие должности достаются иностранцам, и, наконец, у русских, видевших в этих людях троянского коня, посланного Бисмарком.
Таким был melting pot1556 на Правобережной Украине в канун Первой мировой войны. Он мало походил на грезы живущих в XXI веке любителей сельских идиллий.
Удалось ли нам ухватить и воссоздать хотя бы часть искалеченной и так долго фальсифицировавшейся истории? Я не претендую на то, что моя позиция – позиция иностранца и стороннего наблюдателя – гарантирует лучшее видение, чем то, которое на сегодняшний день удалось представить местным историкам. Не знаю, удалось ли мне в представленном изложении добыть из палимпсеста очередных национальных трактовок какое-то новое более или менее приемлемое для всех убеждение в том, что в первую очередь необходимо научиться толерантному отношению к памяти «других».
Я происхожу из страны, где уже какое-то время тому назад смысл истории стал восприниматься иначе, где на практике осуществляются идеи «критического патриотизма», не связанного стереотипными подходами и переосмысливающего собственные позиции и собственный образ. Читатель мог заметить, что я не воспринимаю архивные материалы и историографию как то, что дает исследователю уже готовые формулы-клише, навязывающие определенные выводы, или как ответы на вопросы, к изучению которых уже не стоит возвращаться. Несмотря на существующую полифонию различных способов видения прошлого, я постарался уйти от традиционных национальных нарративов и представить свое мнение, основанное на трезвом поиске относительной истины и на представлениях о правах человека.
Бывает, что зарубежные историки стараются обратить на себя внимание, повторяя то, что исследуемые ими страны хотят от них услышать. Истинная любовь к исследуемым народам должна быть более требовательной. Отстраненная позиция иностранного исследователя, иное мышление может дать возможность этим народам осознать какие-то важные аспекты их собственной истории, на которые они не обращали внимания или сознательно замалчивали. Именно такой подход к истории способствует более высокой оценке знания и науки, приближает историков к идеям XVIII в. о создании настоящей республики просвещенных в мировом масштабе. Французы должны признать, что, например, благодаря основательным американским исследованиям они иначе стали воспринимать себя и свою историю. Возможно, данное исследование французского автора поможет российскому читателю по-иному взглянуть на собственную историю, обратить внимание на ее аспекты, не только неизвестные широкой аудитории, но зачастую и исследователям. Моя работа написана под влиянием как Фуко и Бурдьё, так и уже давно известных в России Монтеня и Вольтера. Именно поэтому при изучении чрезвычайно интересного и особого мира Российской империи я старался оставаться на позиции активного и конструктивного скептицизма, глядя на Россию так же критично, как смотрю на свою страну. Читатель мог заметить, что я зачастую смешиваю историю с этикой, живо реагирую на излагаемый материал, возмущаюсь, иронизирую или смеюсь, осуждаю или одобряю. Мне никогда не удавалось спокойно просматривать архивные дела, сохраняя мнимую объективность, которая, по сути, равна пассивности. Я относился с живым участием к жизни тех различных групп, история которых открывалась передо мной. Я сопереживал и давал оценку судьбам людей, поскольку убежден, что история – ничто, если она не служит материалом для размышлений, для формирования поведения, для совершенствования гражданских позиций. Нам повезло жить в эпоху деконструкции устоявшихся жестких схем. После долгих десятилетий господства национализма и империализма наконец представилась возможность поставить во главу исследовательских интересов человека и без обиняков назвать по имени проявления глупости, тщеты или великодушия, которые были свойственны в числе прочих людям, ставшим героями этой книги. Испокон веков для Theatrum Mundi1557 характерны и разум, и бессмыслица. Историк же в силу обстоятельств является инсценировщиком шекспировских трагикомедий.
Однако за каждым из занавесов, скрывающих части этой трилогии, кроются факты, располагающие скорее к размышлениям и грусти, чем к радости. Выводы были уже представлены в трех отдельных итоговых заключениях. Естественно, это не последнее слово в историографии, каждое поколение историков должно перерабатывать то, что удалось достичь предыдущему. Тем не менее я смею надеяться, что в течение какого-то времени новые материалы и выводы этой работы будут служить своеобразным трамплином для последующих открытий и интерпретаций. Мне представляется важным подчеркнуть эффективность регионального подхода в понимании функционирования общеимперских механизмов. Огромная территория и региональное разнообразие Российской империи делает необходимым выйти за рамки изучения исключительно высших институтов власти. В то же время мы видели на этих страницах, сколь много значили изменения и колебания в политике центральных властей, обусловленные как международной ситуацией, так и личностным фактором (смена царей, министров, членов комитетов, губернаторов, высших чиновников).
Самым неожиданным и поразительным выводом, к которому мы пришли в ходе изучения 125-летнего периода (начиная со времени присоединения Правобережной Украины к Российской империи), стало то, что усилия по интеграции, ассимиляции, русификации закончились для царских властей неудачей. С момента разделов Речи Посполитой и до Октябрьской революции властям не удалось справиться с зарождавшимся и набиравшим силу украинофильством и решить «роковой» польский вопрос. Вплоть до 1830 г. в изучаемых трех губерниях, именуемых тогда еще «польскими», сохранялись все атрибуты польского прошлого, включая сеймики, судопроизводство, школьное образование и польский язык, используемый наравне с государственным. Более того, даже и впоследствии, несмотря на отделение «фальшивой шляхты» от настоящего польского дворянства, крупные польские землевладельцы сохранили не только свое высокое положение, влияние на народ, но и задавали тон экономическому развитию Юго-Западного края. Это произошло потому, что над стремлением властей – подчас неистовым – «очистить» этот регион от поляков верх всегда брало уважение тех же властей к крупной земельной собственности. Как видим, этот святой для русского дворянства принцип стал помехой в деле полного элиминирования польских помещиков на Правобережной Украине. Любое выселение поляков, предпринимавшееся властями, производилось на основании права, временами граничащего с произволом, но права. Можно предположить, что, если бы среди русских дворян оказалось больше желающих переселиться на Украину, законы были бы соответствующим образом переписаны, и «польский вопрос» ушел бы в небытие.
Проведенное исследование полностью подтвердило вывод Стивена Велыченко о «недоуправляемости» империи. Не вызывает сомнения тот факт, что до 1840 г., т.е. до упразднения Литовского статута, власти не могли осуществлять контроль над крепостными. Украинцы были для поляков, хотели они того или нет, «своим людом». Это отношение практически не изменилось даже с отменой крепостного права в 1861 г. Долгое время в польских руках оставалось судопроизводство, поскольку даже тогда, когда согласно новым правилам требовалось привлекать русских судей, их просто не удавалось найти в нужном количестве. Именно нехваткой русских кадров и страхом властей перед преобладанием поляков на Украине объясняется тот факт, что введение земств в этом регионе раз за разом откладывалось и состоялось лишь в 1911 г. Исполнителей для окончательного овладения захваченным, или, как было принято говорить, «присоединенным», краем всегда не хватало. Не хватало не только русских, но прежде всего не хватало земли, находившейся в собственности российского дворянства. Ведь земля была фундаментом, на котором зиждилась сама суть дворянства, главной пружины государственного аппарата. Именно поэтому стереотип «польского пана» утвердился задолго до 1920 г.
В связи с этим можно вслед за Алексеем Миллером говорить о разных версиях русификации. Действительно, процессы русификации различались в зависимости от места и времени ее проведения. Однако разве это повод, чтобы оправдать сам общий ход ее? На это каждый даст ответ в соответствии с собственным видением и убеждениями. Были периоды несомненного обострения имперской идеи, когда, к примеру, Екатерина II захватила восточные земли Речи Посполитой, якобы исключительно из любви к «единоплеменникам», которыми были презираемые крепостные, пусть и лишенные «племенного» сознания, но в первую очередь лишенные всяких гражданских прав, или когда генерал-губернатором Юго-Западного края был назначен Д.Г. Бибиков, или когда А.П. Игнатьев прилагал все усилия к уничтожению польской собственности на этих землях. В то же время были периоды ослабления подобной политики, как, например, при Александре I, раскаивавшемся в том, что совершила его бабка, или при Николае II, вынужденном пойти на уступки в 1905 – 1906 гг. Тем не менее действия целого ряда советников и чиновников – Державиных, Панкратьевых, Карамзиных, Желтухиных, Масловых, Васильчиковых, Безаков, Катковых – дают основание утверждать, что «общерусская идея» была постоянно, с начала и до конца изучаемого периода, связана с великорусским господством. Причина слабости беспощадной политики ассимиляции заключалась в недостаточной реализации принятых решений. Несмотря на то что в Российской империи постоянно принимались все новые и новые законы, это зачастую способствовало лишь появлению очередного тома Полного свода законов, а не осуществлению буквы закона на деле.
