Однако пора, пора в дорогу! «И, взяв благословение от архиепископа коломенского, князь великий перешел, реку Оку со всеми силами». Но архиепископское благословение (уже третье по счету после митрополичьего и игуменского) благословением, а подстраховаться помощью святых заступников тоже не помешает: «А сам государь князь великий, в пути будучи, призывал родственников своих на помощь — святых страстотерпцев Бориса и Глеба».
«Сказание» впервые дает хоть какие-то, хоть и фантастические, сведения о действиях Олега Рязанского и Ольгерда Литовского во время похода Дмитрия к Дону.
Олег «…начал остерегаться… и с места на место переходить с единомышленниками своими, так говоря: «Вот если бы нам можно было послать весть об этой напасти к многоразумному Ольгерду Литовскому, узнать, что он об этом думает, да нельзя: перекрыли нам путь. Думал я по старинке, что не следует русским князьям на восточного царя подниматься, а теперь как все это понять? И откуда князю помощь такая пришла, что смог против нас трех подняться?»». И тут выясняется, что не иначе как в Троицком монастыре окопался рязанский резидент, так как тщательно скрываемое ото всех посещение Дмитрием Сергия Радонежского — никакая не тайна, о нем уже давно знают в стане врага: «Отвечали ему бояре его: «Нам, княже, сообщили из Москвы за пятнадцать дней до сего, — но мы побоялись тебе передать, — о том, что в вотчине его, близ Москвы, живет монах, Сергием зовут, весьма прозорлив он. Тот сверх меры и вооружил его, и из своих монахов дал ему помощников»».
В свою очередь Ольгерд «…собрал литовцев много и варягов, и жмуди и пошел на помощь Мамаю. И пришел к городу Одоеву, но, прослышав, что князь великий собрал великое множество воинов, — всю русь и словен, да пошел к Дону против царя Мамая, — прослышав также, что Олег испугался, — и стал тут с тех пор недвижимо, и понял тщетность своих помыслов, о союзе своем с Олегом Рязанским теперь сожалел, метался и негодовал, говоря: «… теперь побуду я здесь, пока не услышу о московской победе»». Вот такая многослойная чушь. Автор, книжник-затворник, ничего не знает о настоящей битве и фабрикует подробности, заимствуя готовые штампы из известных ему произведений. Так из «Повести временных лет» попадает классика о регулярном сборе Вещим Олегом, Владимиром Крестителем и Ярославом Мудрым «словен, чуди, всей руси и многих варягов» для походов на Киев, причем «словене» и «вся русь» логично достаются Дмитрию Московскому, а остаток — «варяги» и «жмудь» (вместо чуди) — Ольгерду.
Тем временем в заварушке решают принять участие Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Разумеется, исключительно по Божьему промыслу: «В то же время прослышали князья Андрей Полоцкий и князь Дмитрий Брянский, Ольгердовичи, что великая беда и забота отяготили великого князя Дмитрия Ивановича Московского и все православное христианство от безбожного Мамая. Были же те князья отцом своим, князем Ольгердом, нелюбимы из-за мачехи их, но ныне Богом возлюблены были и святое крещение приняли… И посылает князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно письмо небольшое, в нем же написано так: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но Отец наш Небесный, Господь Бог, сильней возлюбил нас и просветил святым крещением, дав нам закон Свой, — чтобы жить по нему, и отрешил нас от пустой суеты и от нечистой пищи; мы же теперь чем за то Богу воздадим? Так устремимся, брате, на подвиг благой для подвижника Христа, источника христианства, пойдем, брате, на помощь великому князю Дмитрию Московскому и всем православным христианам… Не сомневайся же, брат, будто отцу мы противиться будем, ведь вот как евангелист Лука передал слова Господа нашего Иисуса Христа: «Преданы будете родителями и братьями и умрете за имя Мое; претерпевший же до конца — спасется!»». Существует мнение, что Ольгерд вместо Ягайла был вставлен в «Сказание» его автором не по незнанию, а вполне сознательно. Действительно, с Ягайло у Дмитрия Московского отношения были скорее родственные, чем враждебные — все-таки Ягайло чуть не стал зятем Дмитрия. И до серьезной конфронтации между ними как великими князьями дело как-то не доходило. А вот долгое противостояние Дмитрия и Ольгерда, включая три похода последнего на Москву, могли стать хорошим основанием для подмены имени великого князя Литовского в «Сказании». Кроме того, как мы видим по тексту, подмена Ягайла на Ольгерда сильно драматизирует участие в Куликовской битве на московской стороне Андрея Полоцкого и Дмитрия Трубчевского. Теперь они выступают не против сводного брата-узурпатора, а поднимают руку на родного отца! И это, разумеется, подается в «Сказании» как подвижничество во имя Христа.
После соединения с Ольгердовичами на таинственном Березуе Дмитрию двое разведчиков доставляют «языка», который сообщает, что: «Уже царь Кузьмине гати стоит, но не спешит, поджидает Ольгерда Литовского да Олега Рязанского; руководствуясь сведениями, полученными от Олега, о твоих сборах царь не ведает и встречи тобою не ожидает; через три же дня должен быть на Дону». Итак, Мамай стоит на какой-то Кузьминой Гати и не спешит, поджидая союзников, но через три дня должен оказаться на Дону. В контексте данного известия историками рассматривались три Кузьмины Гати: на Цне под Тамбовом, на Воронеже у Липецка и на Красивой Мече. Если речь идет о любой из двух первых, то от них до Куликова поля большому войску хода не меньше недели; и то, если идти маршем, а не стоять, кого-то поджидая. Если же речь об урочище Кузьмина Гать на Красивой Мече, то, наоборот, о каких трех днях речь? Мамай-то уже на Дону, уже перешел с его левого берега на правый, и ему до Куликова поля всего один переход! Нет, не хотят вязаться с реальной географией даже те скудные «подробности», что появляются в «Сказании».
Далее, после совещания, московское войско переходит на правый, западный берег Дона, и начинается расстановка полков. Поначалу этим вроде бы занимаются Дмитрий Иванович с Владимиром Андреевичем и обоими Ольгердовичами, но тем не менее, в конце концов, полки почему-то оказываются расставленными все же не ими, а лично Боброком-Волынским: «Некий воевода пришел с литовскими князьями, именем Дмитрий Боброк, родом из Волынской земли, который знатным был полководцем, хорошо он расставил полки, по достоинству, как и где кому подобает стоять». Великий же князь «увидев свои полки достойно устроенными, сошел с коня своего и пал на колени свои прямо перед большого полка черным знаменем, на котором вышит образ Владыки Господа нашего Иисуса Христа, и из глубины души стал взывать громогласно: «О Владыка-Вседержитель! Взгляни проницательным оком на этих людей, что Твоею десницею созданы и Твоею кровью искуплены от служения дьяволу… И ныне, Господи Иисусе, молюсь и поклоняюсь образу Твоему святому, и Пречистой Твоей Матери, и всем святым, угодившим Тебе, и крепкому и необоримому заступнику нашему и молебнику за нас, тебе, русский святитель, новый чудотворец Петр! На милость Твою надеясь, дерзаем взывать и славить святое и прекрасное имя Твое, и Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь!»».
Мимоходом отметим, что, если на Куликовом поле и присутствовали братья Ольгердовичи, то Дмитрий Боброк пришел туда не с ними. Женатый на сестре Дмитрия Ивановича, он уже много лет успел послужить и нижегородскому князю, и шурину в Москве. Так что, как видим, и откровенным враньем «Сказание» не брезгует.
Хотя Боброк-Волынский представлен главным организатором войска на Куликовом поле, основную его заслугу автор «Сказания» видит совсем не в правильной расстановке полков, а в «мудрых» наставлениях великому князю: «Призывай; княже, Бога на помощь!», «…только Бога призывай и не оскудевай верою!», «каждому воину прикажи Богу молиться и святых Его угодников призывать на помощь… и крестом осенить себя: это ведь и есть оружие на противников, которые утром свидятся с нами». Трудно, конечно, представить такие наставления главнокомандующему перед боем из уст заслуженного воеводы, но такие мелочи, как мы уже не раз замечали, автора «Сказания» не смущают. Цель оправдывает средства.
Тут же в «Сказание» вставлен весьма любопытный эпизод, начинающийся словами: «В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке Чурове за мужество его для верной охраны от поганых». Так и быть, оставим в стороне такую мягко говоря странность, как наличие в московском войске разбойников, которым доверяют нести боевое охранение, и ограничимся рекой Чуровой. К таинственному городу Чурову «Задонщины» добавляется столь же таинственная одноименная река. А может быть, не такая уж и таинственная. Современная география знает речку Чурову, но не в районе Куликова поля и вообще не в бассейне Дона, а как правый приток Шексны, той самой Шексны, в истоке которой стоит Белозерск, а неподалеку Кирилло-Белозерский монастырь, монах которого Евфросин во второй половине XV века «творчески» правил и «Задонщину», и, весьма вероятно, Летописную повесть. Так вместе с дюжиной вымышленных белозерских князей на Куликово поле затесался былинный белозерский разбойник с татарским прозвищем.
