«Настоящая демократия», извращение труда привели к тому, что советские трудящиеся начали «генеральную забастовку», сделали саботаж трудовой нормой. Сравнение может выглядеть парадоксальным, но имеется сходство между развалом русской экономики в 1918 г. и 70 лет спустя. Аналогия возможна, ибо сразу после Октябрьской революции и десятилетия спустя одной из важнейших причин кризиса было нежелание работать. «По существу, мы сейчас имеем дело с громадным миллионным саботажем, — констатировал на I съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. Алексей Гастев. — Мне смешно, когда говорят о буржуазном саботаже... Мы имеем саботаж национальный, народный, пролетарский». Нежелание работать — как в 1918, так и в 1990 г. — вызвано в значительной мере потерей деньгами их функции материального стимула. В 1918 г. причиной была инфляция, желание революционной власти вообще покончить с деньгами, как отродьем капитализма. В 1990 г. — дефицит, невозможность купить необходимые продукты даже при наличии денег, а также структура привилегий, подорвавшая «авторитет денег». Как пишет Анатолий Стреляный: «...если один за свои деньги может купить то-то и то-то, а другой за такие же деньги не может, — значит, это не такие же деньги, значит, оплачивается не только труд, а еще что-то». Публицист заключает: «Рубль, не являющийся всеобщим эквивалентом, снижает материальную заинтересованность людей в труде». В результате рождается убеждение: «Лучше получать 150 руб. и не работать, чем работать и получать тысячу». Или, как выразился модный поэт, с нескрываемым презрением передавая психологию советского человека, сравнивающего капитализм и социализм: «Не люблю я истин прописных, лично мне хватило б в самый раз, если б я с зарплатой, как у них, — ничего б не делал! Как у нас».
Всенародный «саботаж» выражает нежелание «низов» принимать социалистическую реальность и одновременно склонность приспосабливаться к жизни в «зрелом социализме». «Низы» не хотят того, что есть, но отвергают «революцию сверху», продолжая «саботаж», ибо не видят возможностей улучшения положения и твердо убеждены в возможностях его ухудшения. Особый характер отношений между «низами» и «верхами» выражается, в частности, существующим до сегодняшнего дня согласием на привилегии номенклатуры. Легкое недовольство этими привилегиями, разоблачаемыми с высоких трибун Борисом Ельциным, не может идти ни в какое сравнение с негодованием, вызванным высокими заработками кооператоров. Жажда равенства, дремавшая в душе советских людей, проснулась с неожиданной силой после разрешения кооперативной деятельности. Министр финансов СССР Борис Гостев (позднее смещенный) объяснил необходимость парализующих налогов (70% и выше с доходов сверх тысячи рублей в месяц) заботой о социалистической справедливости и равенстве: «В обществе образуется прослойка богатеев, что приведет к социальному расслоению и вызовет необратимые последствия». Министр пугал революцией: «Я не поручусь, что рабочие не выйдут на улицы...» Министр, следовательно, предвидел возможность рабочих волнений, вызванных появлением слоя неноменклатурных богатеев. Температура всеобщего недовольства новыми «богачами» подтверждает правоту министра. Она подтверждается и историческим опытом. В 20-е годы, в счастливое время нэпа, частные предприниматели, нэпманы, имели возможность богатеть, но носили клеймо «антисоциалистического элемента», старательно готовились в жертву «народному гневу». Советские профсоюзы, считавшие бессмысленным защиту государственных рабочих в рабочем государстве, активно заботились о положении рабочих на частных предприятиях, организуя там забастовки, если требования пролетариата не удовлетворялись.
Лето 1989 г. взорвалось неожиданным рождением социального движения: шахтеры Западной Сибири, Воркуты, Донбасса организовали массовые забастовки. Выдвигались различные требования — от экономических (в том числе требование увеличения нормы выдаваемого мыла) до политических. Но прежде всего шахтеры требовали закрытия «грабительских» кооперативов. Были созданы стачечные комитеты — по образцу польских периода «Солидарности».
В октябре 1989 г., после второй, осенней, волны забастовок горняков, обнаруживших, что многие летние обещания не были выполнены, Верховный Совет СССР принял Закон о порядке разрешения коллективных трудовых споров. Он не исключает забастовок в случае неурегулирования конфликтов мирным путем, но запрещает их, во-первых, для некоторых категорий рабочих и служащих, а во-вторых, «по мотивам, связанным с выдвижением требований о насильственных свержении и изменении советского государственного и общественного строя...» Такое определение можно дать каждой забастовке с политическими лозунгами. Закон запретил также забастовочные комитеты, которые преобразовались в шахтерских районах в рабочие комитеты.
Василий Селюнин, побывавший в Кузбассе (Западная Сибирь), увидел в них модель альтернативной власти для всей страны. С ним согласен Анатолий Стреляный, много ездивший по далеким от столиц районам: «Народные фронты в Прибалтике, «Карабах» в Армении, потом — забастовочные комитеты. Этот новый аппарат способен действовать, потому что он чувствует, что он в своем праве, что у него есть авторитет».
Нарождающееся рабочее движение используют там, где это возможно, против попыток реформировать советскую модель экономики. Созданный в Ленинграде Объединенный фронт трудящихся начал борьбу с «ориентацией на частную собственность, прибыль, на рынок», ибо она стремительно ведет к «социальному расслоению в обществе...» В программе Фронта — «защита интересов трудящихся». Анатолий Стреляный передает голос «низов», с которыми он общался во время своих поездок по стране летом 1989 г. Этот голос единодушен: задушить кооператора-спекулянта, чтобы все были одинаковы, мы капитализма не хотим.
Одновременно идет процесс политического развития рабочего класса. В декабре 1989 г. Андрей Сахаров в канун II съезда народных депутатов призвал объявить двухчасовую предупредительную политическую забастовку с целью побудить депутатов поставить вопрос об отмене статьи 6-й Конституции.[68] Призыв отклика в стране почти не вызвал. Летом 1990 г. накануне XXVIII съезда КПСС шахтеры в разных районах страны провели политическую забастовку, требуя, в частности, отставки правительства Рыжкова. Идея политической забастовки перестала пугать. В летних забастовках 1989 г. участвовало около 500 тысяч шахтеров. Они создали свои региональные комитеты. В начале 1990 г. эти комитеты приложили немало усилий, чтобы объединиться. Весной (30 апреля — 2 мая) 1990 г. в Новокузнецке собрались представители более 40 независимых рабочих движений, объявивших о создании Конфедерации Труда. Рабочий класс начинает осознавать себя политической силой и вступает в борьбу за свои права. Но у родившегося рабочего движения еще нет ясной программы, многие его требования носят консервативный характер, которые пытается поставить себе на службу партийный аппарат. Очевидно одно: рабочий класс — сила, с которой придется считаться все более и более. В июле 1990 г. собрался 1 съезд шахтеров СССР, объявивший о своей независимости «от любых политических образований». Съезд провозгласил: «Независимые рабочие движения и организации трудящихся подчиняются только воле своих членов».
Глава шестнадцатая. Что делать?
На вопрос «что делать?» древний мир предложил 288 ответов.
Св. Августин
Вопрос этот не давал покоя русской интеллигенции со дня ее рождения. Николай Чернышевский поставил «Что делать?» в заглавие своего романа, над которым он работал в 1863 г. в Петропавловской крепости. Русский революционный демократ, властитель дум нескольких поколений интеллигенции, дал один-единственный ответ — делать революцию. В 1902 г. Ленин пишет свое «Что делать?» и дает два ответа: строить партию профессиональных революционеров и делать революцию. Михаил Горбачев, подводя итоги своего четырехлетнего руководства Советским Союзом, рассказал, что положение страны в начале 80-х годов беспокоило многих. Тогда, т. е. еще до апрельского (1985) пленума ЦК, утвердившего программу Горбачева, начались поиски ответа на все тот же вопрос. Задолго до пленума «было разработано 110 документов». 110 предложений, заключений академиков, писателей, крупных специалистов, общественных деятелей. 110 ответов на вопрос: что делать? Результаты этих анализов, объяснил Горбачев, — легли в основу программы «перестройки» создали стартовую площадку для «революции сверху».
В поисках объяснений появления Горбачева советская интеллигенция обратилась к реформам 60-х гг. XIX в., обнаружив аналогию между «застоем» России при Николае I и «застоем» брежневского Советского Союза.
Мысль о сходстве российского «старого режима» (который насчитывал 250 лет в начале XIX в. — если иметь в виду лишь династию Романовых), и советского режима, достигшего дряхлости за 70 лет после революции, знаменательна. Поиски аналогии между близящимися к упадку режимами представляют интерес. Герцен, а затем Бакунин определили возможности, стоявшие перед Россией, как выбор между Романовым, Пестелем и Пугачевым (между добрым царем, радикальной офицерской революцией и мужицким бунтом).
