слабее; возводить ее в ранг равноправной было бы фатальным пренебрежением к природе. Муж всегда должен иметь право на развод по собственному желанию, как в Ветхом Завете. Упадок отцовского авторитета и семейной дисциплины (считал Боден) уже подтачивал естественные основы общественного порядка. Ведь именно семья, а не государство, является ячейкой и источником порядка и морали, и когда единство семьи и дисциплина приходят в упадок, никакие законы не могут заменить их.61 Частная собственность необходима для создания и сохранения семьи. Коммунизм невозможен, потому что все люди рождаются неравными.62
Боден более реалистично, чем Мариан и Руссо, рассуждает о происхождении государства; здесь нет никакой чепухи об общественном договоре или контракте. Деревенские общины могли возникнуть на основе такого соглашения, но государство возникло в результате завоевания одной группы семей другой, и вождь победителей стал королем.63 Санкцией, стоящей за законами, была не воля или «суверенитет» народа, а организованная сила правительства. Следовательно, абсолютная монархия естественна; она продолжает в государстве власть отца в патриархальной семье; никакое правительство не является суверенным, если оно подчиняется каким-либо законам, кроме законов природы и Бога.64 Как Гоббс пришел к этим выводам, спасаясь от хаоса, вызванного гражданской войной в Англии 1642–49 годов, так и Боден видел в абсолютном правительстве единственное спасение от религиозных войн и разделения Франции; обратите внимание, что его книга была опубликована всего через четыре года после резни святого Варфоломея; она могла быть написана в крови, которая текла по улицам Парижа. Бодену казалось, что если функция государства заключается в поддержании порядка, то оно может делать это только посредством абсолютного и неотъемлемого суверенитета.
Поэтому лучшей формой правления является неограниченная и наследственная монархия: она должна быть неограниченной, чтобы не закончиться хаосом, и наследственной, чтобы избежать войн за престолонаследие. Монархия, как и отцовская власть, господствовала на большей части Земли и в течение самого долгого времени; она имеет санкцию истории. Демократии лишь недолго управляли государствами. Они распадаются на части из-за непостоянства народа, некомпетентности и продажности всенародно избранных чиновников.65 «В каждом народном собрании голоса подсчитывают, не взвешивая их [на предмет качества мысли, стоящей за голосом]; и всегда число глупых, злых и невежественных в тысячу раз превосходит число достойных людей». Спасение демократии в том, что за притворным равенством правит лишь незначительное меньшинство, а баланс мозгов перевешивает счет голов.66
Боден признавал, что от абсолютизма придется спасаться, если монарх станет тираном; поэтому, возможно, нелогично, он допускал право на революцию и тираноубийство. Он допускал, что даже его полные монархии со временем придут в упадок и будут свергнуты неизбежными переменами. Предвосхищая Гегеля, он разделил историю на три периода, в первом из которых доминировали восточные государства, во втором — средиземноморские, в третьем — североевропейские. В этом сочетании подъема и упадка государств Боден считал, что видит определенный прогресс. Золотой век лежит не в мифическом прошлом, а в будущем, которое будет пожинать плоды величайшего из изобретений — печати.67 А науки, писал он (за полвека до Бэкона), «содержат в себе сокровища, которые никогда не смогут исчерпать никакие будущие эпохи».68
Боден был вольнодумцем, благосклонно относившимся к Библии (точнее, к Ветхому Завету — Новый он почти игнорирует), и с твердыми убеждениями о реальности колдовства, ангелов, демонов, астрологии и необходимости построения государства в соответствии с мистическими достоинствами чисел. Он призывал к самым суровым наказаниям ведьм. Он советовал князьям как можно дольше сохранять единство религиозной веры, но если ересь станет сильной и широко распространенной, неразумно применять силу для ее подавления; лучше положиться на время, чтобы обратить еретиков в официальную веру.
Какой должна быть эта вера, Боден не сказал. Его собственная вера была сомнительной. В своем странном коллоквиуме Heptoplomeres («Коллоквиум семи мужчин»), который он ловко оставил неопубликованным (впервые он был напечатан в 1841 году), он изобразил католика, лютеранина, кальвиниста, иудея, магометанина, эпикурейца и деиста в диспуте в Венеции. Иудаизм оказывается в выигрыше, христианские догмы о первородном грехе, Троице и Воплощении подвергаются более сильным нападкам, чем защите; и только вера в Бога остается невредимой. Критики Бодена осуждали его как еврея, кальвиниста и атеиста и сообщали, что он умер без религии, «как собака». Но вера в божественное управление миром энергично выражена в «Республике», а атеизм выведен за рамки терпимости, как нелепость мироздания.69
Боден, как и Гоббс, был испуганным человеком, пытавшимся найти путь к стабильности в потоке революций и войн. Его величайшая книга была заражена своим временем; это была философия для беспорядочного мира, жаждущего порядка и мира. Она не может сравниться с урбанистической мудростью «Эссе» менее озабоченного Монтеня тех же лет. И все же никто со времен Аристотеля — за исключением, возможно, Ибн Халдуна — не распространял политическую философию на столь широкое поле и не отстаивал свои предрассудки с такой ученостью и силой. Только в «Левиафане» Гоббса (1651) мы находим столь решительные попытки обнаружить логику в путях государств.
3. Гуго Гроций: 1583–1645 гг.
Если о Хюиге де Грооте вспоминают, когда большинство первопроходцев в его области международного праваII то, возможно, потому, что он не только писал, но и жил, а также потому, что он написал свою классическую книгу в промежутках между активной дипломатией и опасной политикой. Он родился в Делфте, получил образование в Лейдене по математике, философии и юриспруденции, заслужил похвалу Скалигера за свой латинский стиль, а в двадцать шесть лет заслужил аплодисменты своей страны за Mare liberum (1604), в котором излагалось морское право и утверждалась свобода морей для всех наций — особенно для голландцев, которые оспаривали португальскую монополию на морские перевозки на Дальнем Востоке. Назначенный историографом Соединенных провинций, он написал на почти классической латыни энергичную, но точную историю великого восстания. Мы видели, как он сражался на стороне арминианского либерализма в конфликте между Ольденбарневельдтом и Морисом Нассауским. Арестованный, он признал свои ошибки,70 и был отпущен на свободу с пожизненным заключением. Его жена умоляла, и ей разрешили разделить его плен. После почти трехлетнего заключения он бежал, спрятанный женой в сундуке с книгами, и скрылся в Париже (1621). Людовик XIII назначил ему небольшую пенсию, и в то время как в Германии разгоралась Тридцатилетняя война, Гроций, живя в нищете, написал книгу De iure belli et pacis («Право войны и мира», 1625).
Я видел, как во всем христианском
