Очень интересно было наблюдать за их руками. Двигались лишь кисти, гибкие и ловкие; верхняя часть руки оставалась неподвижной, придерживая тяжелый барабан.
Но вот в игру вступили волынки с басовыми трубками, и толпа восторженно замерла. Низкие звуки волынки состязались с ровной дробью барабанов. В течение нескольких минут музыканты играли, точно изучая друг друга. Но скоро зазвучала одна мощная неотразимая мелодия, и слушатели забыли, что перед ними у тлеющего огня сидят пять человек. Музыканты застыли, подобно изваяниям, склонив головы над инструментами. Двигались только проворные, быстрые пальцы. Жалобные звуки волынок и дробь барабанов, напряженные лица слушателей, зачарованных музыкой, свет ламп и мерцающего костра — а над всем этим небо в алмазах! Это был один из тех моментов, которые запоминаются на всю жизнь.
Собравшиеся не замечали нас, возможно потому, что за это время привыкли к нам, и, казалось, не они наши гости, а мы приглашены на чудесный национальный праздник.
Хуссейн спокойно стоял рядом с нами, закрыв глаза и слегка потирая большие руки. Все молчали, напряжение нарастало.
Вдруг от толпы отделилась фигура в белой одежде и остановилась посреди двора. Певец не мог больше ждать. Веселое оживление охватило толпу, все заулыбались, напряжение немного спало.
— Лучший певец, — радостно шепнул Хуссейн, — Его не заставите петь, если он не захочет.
Это был уже немолодой человек в изношенной одежде. Он стоял спокойно, как повелитель, который сознает свою власть над слушателями. Певец поднес руку ко рту, точно хотел донести песню до самой отдаленной границы Египта. И вот его серебристый голос присоединился к волынкам и барабанам; музыканты признали мастера: инструменты зазвучали тише, давая простор прекрасному высокому и чистому голосу. Я не понимала слов, но Хуссейн сказал, что это очень старинная песня о царском сыне, утонувшем в реке во время жатвы. Все подхватили песню, повторяя хором конец каждой строки; волынки жалобно вторили, а барабаны скорбели об утрате.
Наконец, песня смолкла. Певец со склоненной головой устало опустился на землю у костра. Раздались аплодисменты и восторженные возгласы; он в знак признательности поднял руку, улыбнулся, зажег папиросу и, прислонившись к кухонной стене, задумался.
Теперь на середину двора выскочил гибкий Махмуд Умбарак и с очень серьезным видом начал исполнять сложный танец. Зрители сосредоточенно следили за плавными красивыми движениями его рук; он то размахивал белой палкой над головой, то держал ее тонкими пальцами на уровне плеч. В черной одежде, изящно и легко он, как балерина, скользил по двору. Этот танец ласкал глаз, но не волновал. Махмуд торжественно и красиво описывал круги по двору, думая только о техническом совершенстве танца. Он исполнял его со старательностью, присущей всем куфти. Закончив танец, Махмуд скрылся, провожаемый восторженными аплодисментами.
Один номер следовал за другим. Три девушки танцевали вместе. Потом акробат прошел несколько кругов на руках, удерживая между ступнями нелепо торчавших ног цветные платочки. Вокруг него быстро носились в джиге двое мужчин с цветными платками в руках. Они размахивали ими над головой, опускали вниз, а затем закидывали назад.
Где я могла раньше видеть те же движения? Внезапно Ральф сказал:
— Да это же мавританский танец! Его обычно исполняют в костюмах героев легенды о Робин Гуде!
Ну конечно! Последний раз я видела такой танец под бледно-голубым небом Эссекса в Текстеде.
Я наблюдала, как причудливые фигуры быстро двигались при свете ламп, как цветные платки развевались и опадали, и мне вспомнился английский весёлый майский праздник: белокурые юноши во фланелевых костюмах, с бубенчиками на подвязках и яркими платками, так же весело танцевали по кругу. Сколько еще обычаев, которые мы считаем исконно английскими, обязаны своим происхождением далекой Аравии ил» даже более отдаленным краям!
Музыка смолкла, танцоры покинули сцену и были встречены веселым смехом и дружеским похлопываниями по плечу.
Внезапно откуда ни возьмись появился Комик; он двигался на широко расставленных ногах, принимал забавные позы и жестикулировал. Настоящее его имя было, кажется, Халиф, но все его звали Комиком. Это был добродушный человек, наделенный чувством юмора. Соседи по работе постоянно толпились около него, хохоча до слез.
Теперь он, шатаясь, ходил по двору, хватался за голову и дрожал всем телом, изображая больного, дряхлого старика. Вдруг на сцену тихо проскользнул другой рабочий; прячась в тени, он стал преследовать Комика, который заметил его, с перепуга сделал прыжок и, забыв о мнимой старческой немощи, принялся паясничать: вскакивал на базы колонн, вопил, бормотал что-то невнятное и перелетал через дворовую ограду. Все присутствующие покатывались со смеху.
Но вот наступила развязка: противник оказался сильнее его; ударом по голове он свалил Комика с ног и, танцуя, исчез со сцены. Комик прилагал все усилия, чтобы притвориться мертвым: бился в судорогах, подмигивал, храпел. Хуссейн уверял нас, что он мертв.
Второй актер медленно возвратился на сцену. Лицо его было закрыто шалью.
— Теперь он изображает жену умершего. Она разыскивает мужа, — сказал Хуссейн.
Скорбная фигура двигалась по двору, стараясь не замечать распростертый на полу «труп», который не мог оставаться спокойным, все время вертелся и острил. И вот несчастная вдова увидела своего мужа. При свете луны она рухнула на колени, качаясь из стороны в сторону в безутешном горе.
— Вот она нашла его, — любезно пояснил Хуссейн. Вдруг зрители притихли. Из мрака появился третий актер. Он стал блуждать по двору, согнув одну руку. Видимо, он держал корзину. Другую руку актер опускал в корзину, затем протягивал ее вперед или отводил в сторону. Эти движения повторялись вновь и вновь.
Внезапно Джон воскликнул:
— Он сеет! Это невероятно. По-моему, они исполняют какую-то пантомиму, основанную на древнем ритуале, который связан с севом хлеба.
Град воображаемых семян посыпался на «умершего». Актер, играющий жену, вскочил и пустился в пляс вокруг «мужа», простирая руки к небу. «Труп» начал кататься по сцене и стонать. Толпа снова захохотала. Но теперь смех звучал прерывисто, неуверенно. Казалось, все понимали, что перед ними совершается нечто значительное, в их душах пробуждались давно забытые воспоминания.
Но, вот, «умерший», ожил и вскочил на ноги. Он стал прыгать с одной базы на другую, издавая радостные крики. Потом схватил за руки свою жену, и они с ликующим видом начали танцевать. Наконец, сцена опустела.
Было уже очень поздно. Кажется, все, не сговариваясь, сочли маленькую мимическую сценку заключительным номером вечера. Джон поднялся. Музыканты тоже встали и на прощание сыграли какую-то веселую мелодию. Джон подошел к стене; свет лампы падал на его непокрытую голову и голубой критский плащ. Он поблагодарил всех за чудесный вечер и хорошую работу в течение всего сезона.
— Может быть, — сказал он, — мы скоро вернемся и проведем здесь еще один сезон.
— Да будет на то воля Аллаха! — раздалось со всех сторон, а один из куфти заявил, что у них никогда не было такого мудира, «как Вы, Ваша честь».
Все одобрительно замахали руками, раздались аплодисменты и смех. Джон в знак признательности поднял руку, повернулся и направился в столовую, раскрасневшийся, взволнованный. Когда мы подошли к нему, он сказал:
— Это самая большая честь, которой я когда-либо удостаивался и на которую мог надеяться.
Явился Хуссейн с пивом и сэндвичами. Джон спросил, знает ли он что-нибудь о разыгранной Комиком сцене. Карие глаза Хуссейна блестели, на лице играла счастливая улыбка; жестикулируя, он пытался объяснить: это очень, очень древняя история о старике, который должен был умереть ради спасения своего народа. Он был убит злым человеком и ожил только тогда, когда посеянные семена начали прорастать.
— А кто же был этот старик? — спросил Джон. После минутного колебания Хуссейн сказал:
— Говорят, что он — урожай маиса и хлебных злаков.
— А ты-то сам веришь этому, Хуссейн?
На его лице появилось серьезное выражение.
— Это всего лишь древняя легенда, — ответил он наконец.
Когда Хуссейн ушел, мы еще долго говорили о чудесном таланте этих простых людей. Особенно восхитила нас пантомима. Сцена, разыгранная перед нами, пусть немного шаржированная и искаженная, перенесла нас в далекое прошлое, более далекое, чем эпоха Эхнатона.
Незаметно пролетали последние три дня нашего пребывания в Амарне. Мы расплатились с рабочими; последний раз прогулялись по центральной части города и Северному предместью и наняли четырех сторожей для охраны территории раскопок летом. Наконец наступил грустный день отъезда. Кажется, только Хуссейн выглядел счастливым: он предвкушал увлекательное и веселое путешествие. Джон решил не отправлять клад вместе с остальными находками, а поручить Хуссейну отвезти его в Каир в надежном сейфе. Заодно Джон и Гильда решили показать ему город, где он никогда еще не бывал.
