Мы прилагали все усилия, чтобы выполнить намеченную программу. Джон изменил первоначальный план, предлагая провести раскопки северного угла Предместья в будущем сезоне. Ему не хотелось принимать такое решение, но он понимал, что это заставит Комитет изыскать средства еще на одну экспедицию.
— Пока мы не окончим работу на этом участке, нельзя опубликовать материалы о раскопках всего Северного предместья, — сказал Джон.
Столяр готовил шесть ящиков: один — очень прочный — для притолоки, два для росписи с птицей (первый вкладывался во второй, чтобы меньше чувствовалась тряска) и три больших для остальных находок.
Это было безумное утро. Все находились в поле. Я приступила к составлению описи предметов и их классификации по группам. Маленький плотник то и дело, подобно кузнечику, впрыгивал в канцелярию, обмерял прислоненную к стене притолоку, потом с шумом выскакивал обратно и садился на корточки перед своей работой. Скрип пилы и стук молотка возобновились. Снова звучали заунывные коптские гимны. Впрочем, возможно, это были и новые песни из репертуара куфти. Манера исполнения в обоих случаях одинакова: вибрирующие звуки сливались в протяжную бесконечную мелодию.
Наконец, явился Хуссейн и сказал, что обед сейчас понесут в поле. Пойти туда или пообедать дома? Мне так хотелось убежать от шума, канцелярии и нудной работы. В душе я надеялась, что срочно потребуюсь на раскопках и тогда вынуждена буду оторваться от бумаг, хотя отлично сознавала, что невыполненная работа камнем ляжет на моей совести. Если заниматься ею вечером, при свете качающейся керосиновой лампы, когда цифра 3 делается похожей на 8, можно наделать массу ошибок.
Убедив себя в том, что мой долг — остаться здесь и закончить описи, я принялась за яичницу-болтунью. Интересно, может ли стук молотка, подобно пытке, довести до сумасшествия? Не успела я подумать об этом, как меня срочно вызвали в поле. Было велено захватить побольше мелких коробочек и щеточек. Тут я вдруг разозлилась. Почему меня отрывают от моих прямых обязанностей? Нельзя четко и хорошо выполнять канцелярскую работу, если секретарю вечно приходится рыться в пыли.
Скоро я была уже в пути. И, как это обычно со мной бывало, раздражение исчезло, настроение поднялось, и я радовалась тишине. Ветер утих, небо прояснилось. Солнце светило ярко, и поля, которые мы последнее время привыкли видеть мглисто-серыми, обрели ясные, четкие контуры.
Я отлично знала, что очень нужна в поле, иначе меня бы не оторвали от работы. Не жаль сил и времени, если сознаешь, что ты пусть маленькая, но необходимая часть одного сложного механизма.
Кто-то приближался со стороны раскопок. Это был Ральф.
— Вы чувствуете себя лучше? — спросила я и поняла, что вопрос был явно излишним. Он снова выглядел веселым и бодрым, шляпа была потешно надвинута на лоб.
— Сегодня утром, впервые за весь месяц я почувствовал себя совершенно здоровым, — ответил он. — И свои съемки фактически закончил. Теперь иду чертить.
— Очень рада, Ральф, — сказала я. — Надеюсь, шум молотка и скрип пилы не вызовут рецидива. Кстати, вы не знаете, зачем я понадобилась?
— Кажется, еще ожерелья; над одним из них трудится Гильда, но перед самым ленчем нашли второе. Я там не был, но, по-моему, это в маленьком доме Т. 36.68. Прощайте! Думаю, что мы все-таки увидим Грецию!
Улыбнувшись, он пошел дальше. Здесь, в Амарне, мы с Ральфом неожиданно обнаружили, что всю жизнь лелеяли одну мечту — попасть в Грецию. И сейчас она вдруг стала осуществимой! По окончании сезона мы намеревались отплыть в Афины, а оттуда отправиться вглубь страны; Джон обещал снабдить нас рекомендательными письмами к сотрудникам Британского археологического института. Нам предстояло путешествовать по горам и долинам, пробираться на мулах по извилистым тропкам. Джон наметил для нас различные маршруты — Коринф, Микены, Тиринф, Эпир, возможно, Олимпия и Дельфы. Я опасалась, что Ральф после загадочной лихорадки не сможет предпринять такое утомительное путешествие и ему придется вернуться прямо в Лондон. Но, кажется, все обошлось благополучно.
Я пришла на участок, чувствуя себя очень счастливой, и присела рядом с Гильдой около груды щебня, которую она уже начала разбирать. Отдельные бусины и подвески виднелись повсюду. Мы подбирали их целыми дюжинами. Но длинных нитей ожерелья нигде не попадалось.
День тянулся медленно. Груда постепенно уменьшалась. Теперь она была высотой около фута. Вдруг моя щетка скользнула по чему-то твердому. Большой камень? Сдув песок, я увидела неровную поверхность бело-серого цвета с черными пятнами. Нет, конечно, это не камень.
Голова статуэтки третьей дочери Эхнатона Анхесснпаатон (супруги Тутанхамона), найденная при раскопках в доме Т.36.68. Раскрашенный известняк. Метрополитэн-Музеум в Нью-Йорке
Прежде чем поднять предмет, надо посмотреть на него с другой стороны. Я обошла кругом и принялась осторожно сверху вниз водить щеткой по щебню. Крохотные желтые струйки песка быстро текли между засохшими комками грязи. Таинственный предмет был почти рядом. Еще одно движение щеткой — и мы увидели изогнутую поверхность, покрытую красновато-коричневой краской. Ниже песок осыпался, и образовалась маленькая щель.
— Не можете ли вы что-нибудь увидеть сквозь нее? — спросила Гильда.
Я легла на землю, заглянула в щель и поняла, что это головка. Можно было разглядеть лишь часть лица, покрытого красноватой краской, — изгиб подбородка и более темный уголок рта. Гильда позвала находившегося неподалеку Джона.
— По-моему, это голова статуи, — спокойно сказала она ему.
Он долго и внимательно всматривался, еле сдерживая волнение.
— Я подожду, пока вы очистите ее, — сказал он.
Мы осторожно удаляли пласты щебня. Мучительно делать что-нибудь медленно, когда сгораешь от любопытства. Но торопиться было нельзя. А вдруг на лице, которое мы еще не видим, окажется трещина? Тогда от одного торопливого движения все может погибнуть.
Мы расширили впадину под головкой, и Джон подсунул туда руку. Гильда еще раз провела щеткой — и головка опустилась на руку Джона. Он медленно извлек ее из руин. Затем очень осторожно перевернул на ладони.
Перед нами было лицо юной девушки, обрамленное темным, парадным париком. Из-под изогнутых темных бровей смотрели удлиненные, прекрасно очерченные глаза. Уголки приятного, мягкого рта были чуть опущены. Детская округлость смуглых щек странно контрастировала с крохотным, но волевым подбородком. Скульптору каким-то чудом удалось передать трогательность и благородство молодости, обремененной королевским саном. Эта маленькая головка являлась еще одним прекрасным образцом Амарнского искусства. Скульпторы эпохи Эхнатона умели подмечать и в совершенстве передавать нечто большее, чем внешнее сходство.
Я посмотрела на Джона. Его осунувшееся, посеревшее за последние недели лицо сразу преобразилось. Сияющий, он стоял на коленях в пыли, держа в руках чудесную вещь.
— Теперь, — сказал он медленно, — мы можем считать, что наша работа увенчалась успехом!
В тот вечер золотисто-розовое небо просвечивало сквозь деревья, предвещая тихие дни. Нил совсем успокоился. Когда мы с Гильдой, заперев шкаф с медикаментами, вернулись в столовую, лампа уже горела. Перед Джоном на столе лежала маленькая головка и раскрытая книга, в которой был помещен снимок одного из стульев, найденных в гробнице Тутанхамона. Кожаную спинку его украшало тиснение из золота и серебра с драгоценными камнями и цветными стеклышками: молодой фараон сидит в кресле, откинувшись на спинку и заложив руку назад. Его взор устремлен на юную супругу, царицу Анхесенпаатон, третью дочь Эхнатона. Она стоит перед ним, прямая и смелая, касаясь правой рукой его плеча.
Джон повернул найденную головку в профиль, придав ей тот же ракурс, что и на снимке. Сходство было поразительное: тот же удлиненный разрез глаз и те же темные брови, небольшой изящный нос и полные губы с чуть опущенными уголками, нежные щеки и маленький решительный подбородок. Даже форма париков совпадала.
— Я думаю, это Анхесенпаатон, — сказал, наконец, Джон. — Интересно, согласятся ли со мной другие?
Закрыв книгу, он вдруг произнес:
— Его величество Джон желает пива!
И тут мы поняли, что мрачная полоса миновала. Мы имели право быть счастливыми: ведь сезон завершился удачно.
Это был чудесный вечер. В ожидании ужина мы сидели вокруг стола и пили пиво. Маленькая головка в колыбельке из ваты переходила из рук в руки; мы восхищались талантом художника, сумевшего так много передать в этой миниатюрной вещице.
Ральф начал рисовать головку. В его веселых голубых глазах светился живой интерес. Теперь я была уверена, что он снова здоров и полон сил, и могла мечтать о покрытых снегом горных вершинах далекой Греции.
