Большое значение придавалось оценке русской общественной жизни Европой. В Германии, Австрии, Франции работали специальные чиновники, пытавшиеся опровергать резкие материалы, печатавшиеся за границей об императоре и его России. В 1836 году лично Николай за случайно опубликованное в журнале «Телескоп» полемическое письмо П.Чаадаева объявил его сумасшедшим. А.Бенкендорф писал московскому военному губернатору: «Государю императору угодно, чтобы вы поручили лечение Чаадаева докторам и употребили все средства для восстановления его здоровья». Дважды сосланный под пули великий русский поэт Михаил Лермонтов писал:
«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей».
Ввоз книг из Европы контролировался, в книжных магазинах многих городов производились неожиданные обыски, недозволенные цензурой книги отбирались, книготорговцев судили. Не разрешалось не только писать о волновавших общество передовых идеях, но даже опровергать их. Политический сыск вмешивался во все стороны общественной российской жизни. По каждому из многочисленных доносов заводилось дело и шло расследование. Ежегодно фиксировалось более пяти тысяч «прошений» от лиц всех сословий. Николай писал начальнику Третьего отделения: «Объявить доносителям, что если пишут вздор, то с ними нужно поступать, как с сумасшедшими». Страна жила в блестяще организованном беспорядке. Николай лично разрешал каждому офицеру уходить в отпуск, купцу учиться в учебных заведениях, сам был цензором Александра Пушкина. В обществе читали копии приговора Ф.Достоевскому в ноябре 1849 года с резолюцией Николая I:
«Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив копию с преступного письма литератора Белинского, читал это письмо в собраниях. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием «Солдатская беседа». Поэтому военный суд приговорил отставного инженер-поручика Достоевского за недонесение – лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием». Резолюция Николая: «На четыре года на каторгу, потом рядовым. Помилование объявить лишь в ту минуту, когда все уже будет готово к исполнению казни».
Александр Герцен писал в 1848 году: «Семилетняя ночь опустилась на Россию». Политику Николая I, политику репрессий в российском обществе стали называть государственным террором. Великий русский поэт Николай Некрасов писал о деле петрашевцев:
«Молодежь оно сильно пугнуло,
Поседели иные с тех пор,
И декабрьским террором пахнуло
На людей, переживших террор».
Литератор Павел Анненков писал о 1848 годе в Российской империи: «В октябре состояние Санкт-Петербурга представляется необычным: страх правительства перед революцией, террор внутри, преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры без нужды и без границ. Терроризация достигла и провинции. Возникает царство грабежа и благонамеренности в размерах еще небывалых. На счету полиции были и все те, которые молчали, которые не вмешивались ни во что и смотрели со стороны на происходящее. Их подстерегали, на каждом шагу предчувствуя врагов. Жить стало крайне трудно. Люди жили, словно притаившись».
Власти запретили слово «прогресс», произнесение слова «вольный дух» считалось преступлением. Тайные доносы усложняли жизнь до такой степени, что многие подданные стали опасаться за каждый свой день, думая, что он может оказаться последним. Цензор-литератор А.Никитенко писал в дневнике: «Варварство торжествует свою дикую победу над умом человеческим, над образованием. Произвол, облеченный властью, в апогее. Всякое поползновение мыслить, всякий благородный порыв клеймятся и обрекаются гонению и гибели». Современник писал: «Русский человек смотрел на свою жизнь, как на истертые штаны, о которых не стоит заботиться».
Моральный крах созданной Николаем государственной машины произошел во время позорной Крымской войны 1853–1855 годов. К этому времени Николай I императорствовал почти тридцать лет. Вдруг оказалось, что промышленная и техническая отсталость николаевской России была вопиющей. В обществе заговорили о тотальной неспособности власти, почти сплошь представленной необразованными и непрофессиональными людьми, стремившимися только к личному обогащению. Николай I запустил механизм народного и революционного движения в империи, которое с середины XIX века стало развиваться стремительно.
Из великолепной комедии Александра Грибоедова «Горе от ума» цензура перед публикацией вычеркивала целые монологи. Над этим смеялась вся Россия, давно читавшая комедию в сорока тысячах рукописных копиях-списках. В обществе появилась страсть к разрушению, борьбе с существующими порядками. Появилось поколение бунтарей, быстро становившихся революционерами, чьим лозунгом стало «Быть свободным и освобождать других – вот обязанность человека».
В обществе говорили, что в «Петербурге не стало аристократов, только холопы». Будущий идеолог революционного народничества Николай Чернышевский писал: «Нация рабов, сверху донизу – все рабы! Добро невозможно без оскорбления зла!» Изучавший философию за границей дворянин Михаил Бакунин за общение с европейскими оппозиционерами и отказ вернуться на расправу на родину заочно был приговорен к лишению старинного дворянства, чинов, прав состояния и сибирской каторге. Он хлестал Николая I на всю Европу: «У нас в России нет ни свободы, ни уважения к человеческому достоинству. У нас царит отвратительный деспотизм, не знающий никаких границ своей разнузданности, никаких препон своим поступкам. У нас нет никаких прав, никакой справедливости, никакой защиты против произвола. У нас нет ничего из того, что составляет достоинство и гордость нации».
Политический эмигрант Александр Герцен писал: «Я остаюсь в Европе, потому что здесь есть гласность. Так сильно наше дело, что мы, кучка разбросанных повсюду людей со связанными руками, приводим в ужас и отчаяние мириады наших врагов боевым кличем: «Свобода, равенство и братство!». Министр народного образования России С.Уваров выполнял приказ императора: «Уровень образования должен соответствовать социальному положению учащегося». О творившемся в империи осторожно писал дипломат и будущий канцлер А.Горчаков: «С большой осторожностью можно предохранить себя от злости людей, но как спастись от их глупости?» Поэт Н.Некрасов не сдерживался:
«Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденья, за любовь…
Иди и гибни безупречно,
Умрешь не даром: дело прочно
Когда под ним струится кровь».
В знак благодарности Николай I подарил золотые часы с бриллиантами императорскому художнику немцу Ф.Крюгеру. Придворные, как обычно выковыряли алмазы и вручили Крюгеру часы без них. Те придворные, которым бриллиантов не хватило, донесли о европейском позоре царю. Николай I вызвал художника, лично передал ему новые часы с бриллиантами и сказал, оправдываясь: «Если бы я захотел по закону наказать всех воров империи, Россия превратилась бы в пустынную Сибирь». Николай I мог все изменить, но не захотел этого делать. Он часто повторял: «Мне не нужны умные, мне нужны верноподданные».
Император Николай I умер 18 февраля 1856 года от пневмонии. Он не слушал врачей, которые могли его спасти. Возможно, к параличу легких привел стресс от крымского позора. Он уже никогда не узнал, что его генералы, «люди без ума и образования», в августе 1856 года при эвакуации Севастополя взорвали один из немногих уцелевших фортов, забыв вывести оттуда пятьсот раненых защитников города русской славы. Скорей всего, генералы не забыли, но им было все равно. Период правления «человека с оловянными глазами» уходил в небытие, оставляя борцов с утвержденным законом рабством.
При смене государя выдающийся русский поэт Ф.Тютчев сказал: «Не торопитесь радоваться, может быть придется плакать». С шестилетнего возраста будущего наследника престола Александра II, родившегося в 1818 году, воспитывал офицер школы гвардейских подпрапорщиков, о которой великий поэт Михаил Лермонтов говорил, что провел в ней два страшных года. С восьми лет вторым воспитателем цесаревича стал выдающийся поэт Василий Жуковский, почти воспитавший в нем одновременно чувство долга и человеколюбия к подданным. Жуковский не хотел, чтобы будущий просвещенный император видел в народе только солдат, а в России – казарму. Шагистике цесаревича учил сам отец Николай I, хотевший, чтобы он стал «военный в душе, без чего он будет потерян в нашем веке». С детства Александр Николаевич находился под колоссальным влиянием отца. Оба воспитателя отмечали очень неровный характер будущего Александра II.
