Процесс формирования сталинской внешнеполитической доктрины в общем и целом завершился к 1930 году. К этому времени генеральный секретарь фактически закончил консолидацию власти в партии и государстве в своих руках. Последним этапом на этом пути стало устранение с руководящих постов деятелей так называемой «правой» оппозиции в лице националистов–рыночников: Бухарина, Рыжова, Томского и их сторонников. В ноябре 1929 года Бухарин был выведен из состава Политбюро, а несколькими месяцами раньше смещен с поста руководителя делегации ВКП(б) в Коминтерне и члена Президиума ИККИ. В июле 1930 года наркомом иностранных дел стал Литвинов. В декабре Молотов заменил Рыжова на посту главы правительства, а Мануильский возглавил советскую делегацию в Коминтерне.
Кадровые перестановки затронули не только верхи, но и среднее звено аппарата управления. Сталин явно извлек уроки из предш ествующего опыта, когда недоучет роли руководителей более низкого уровня нанес невосполнимый урон его стратегии в Китае. Кадровая чистка непосредственно коснулась наркомата иностранных дел. Вот что писал по этому поводу в своем дневнике Литвинов:
«Началась чистка наркомата иностранных дел. За операцию отвечает Шкиръятов … Не могу его терпеть. Он дурак и антисемит. Я не против того, чтобыы сократить число евреев в нашей дипломатической службе и даже в центральном аппарате, но нельзя же делать это массово и без разбора. Имел долгий разговор с Кобо 6, он со мной согласен … Однако он добавил, что по причинам политической целесообразности, проистекающим из внешней и внутренней обстановки, будет необходимо радикально сократить число дипломатов–евреев. Все же, он не удержался от того, чтобыы отпустить антисемитское замечание — «беда в том, что один еврей производит больше шума, чем десять неевреев …» Я сказал, что слыгшал такую же фразу от полицейского, которыт арестовал меня в Белостоке. Он рассмеялся: «Ну, Папаша 7, не все, что говаривали полицейские в России быгло глупостью»».
Надо сказать, что в первой половине 30‑х годов чистке подвергся не только аппарат НКИДа, но и другие ключевые ведомства, в том числе и спецслужбы. Причем, устранению подлежали не только евреи, но и всякие иностранцы: латыши, эстонцы, литовцы, поляки, финны, венгры, румыны, немцы, сделавшие карьеру в годы революции и гражданской войны. В чем же состояла та политическая целесообразность, которую упомянул Сталин в разговоре с Литвиновым? Ответ — достаточно очевиден. В 1930 году международная система вползла в новый период дестабилизации, вызванной мировым экономическим кризисом. Случайно или нет, но отставка Бухарина последовала через две недели после падения курса акций на Нью- Йоркской фондовой бирже, положившему начало «Великой депрессии». Мировой экономический кризис явился первым признаком надвигающейся бури, первым предвестником новой схватки за передел мира. Сталин понимал, что привнесенная кризисом экономическая дестабилизация должна неминуемо привести к дестабилизации политической. В июне 1930 года на XVI съезде партии он указывал:
«В ряде государств мировой экономический кризис разовьется в кризис политический … В сфере международной политики буржуазия будет искать выгхода в новой империалистической войне … Отсюда, тенденция к авантюристическим нападкам на СССР и к интервенции, тенденция, которая, наверняка, будет развиваться по причине экономического кризиса».
Новая ситуация требовала неотложных мер по мобилизации моральных сил всей нации, по ее сплочению в единый, мощный, дееспособный организм. Одних только кадровых перестановок для этого было недостаточно. Нужна была новая идеология. Рассчитывать на то, что можно будет выиграть технологическую гонку с Западом, выстоять в надвигающейся мировой войне, опираясь на постулаты классического марксизма–ленинизма, выглядело все менее реалистично. Идеология, основанная на классовой, а не на национальной борьбе все более доказывала свою никчемность в новых международных условиях. В 1931 году в партийных верхах стали открыто поговаривать о необходимости смены идеологического курса. В дневниках Литвинова есть интересная ссылка на беседу по этому поводу с Ворошиловым. Последний заявил, что страна должна срочно перейти на путь «великодержавной политики». Причем, присутствовавший при разговоре Рудзутак поддержал его 10. Эта новая «великодержавная политика» самым органичным образом вписывалась в теоретические представления Сталина, если вспомнить, что это его Ленин обвинил в «великорусском шовинизме». В любом случае именно Сталин дал старт новой идеологической доктрине. Год «великого перелома» ознаменовался не только переломом в политике и экономике. Начался перелом в идеологии. Первые признаки такого поворота обозначились уже в ноябре 1928 года. Тогда, выступая на пленуме ЦК и рассуждая о задачах индустриализации, Сталин неожиданно воскресил дух русского царя Петра I, заявив, что
«когда Петр Великий, имея дело с более развитыми странами на Западе, лихорадочно строил заводыг и фабрики для снабжения армии и усиления обороныг страныг, то это быгла своеобразная попыгтка выгскочитъ из рамок отсталости».
Это был, пожалуй, первый случай, когда лидер больш евистской партии с похвалой отозвался о деятельности русского царя. Еще год назад такое было бы невозможно, но сейчас Сталин уже довольно прочно сидел в седле. Может быть, Сталин ничего серьезного в виду не имел и просто вставил упоминание о Петре для красного словца? Но не в привычке Сталина было, делать что–либо просто так, без наличия к этому причин. И действительно, вскоре реабилитация Петра I стала распространяться во все сферы жизни общества. Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что в 1929 году Сталин спас от запрета постановку в Московском Художественном театре романа Алексея Толстого «Петр I», которая тогда подверглась яростным атакам со стороны Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). По свидетельству А. Толстого, Сталин не только отстоял постановку, но и посоветовал произвести корректировки в изображении петровской эпохи в следующем духе:
«Эпоха Петра I явиласъ одной из великих страниц в истории русского народа. По существу, вся петровская эпоха проникнута героической боръбой русского народа за свое националъное выгживание и независимостъ … Быгло необходимо осуществитъ решителъное преобразование всей жизни государства, чтобыы поднятъ Россию до уровня кулътурныгх стран Европыг. И Петр сделал это. Русский народ сохранил свою независимостъ».
В том же 1929 году Сталин взял под защиту пьесу Булгакова «Дни Турбиных» («Белая гвардия»), которая также подверглась нападкам со стороны РАППа. А в апреле 1930 года Сталин лично позвонил Булгакову и предложил ему должность заместителя директора Московского Художественного театра. В 1931 году Сталин уже открыто апеллировал к русскому патриотизму. На встрече с руководителями народного хозяйства в феврале он, например, заявил:
«Замедлитъ темп означало быг отстатъ. А те кто отстают оказыгваются битыгми. Но мыг не хотим, чтобыг нас побили. Мыг не согласныг быгтъ битыгми. Одна из особенностей в истории старой России состоит в том, что ее всегда били из–за ее отсталости. Ее били монголъские ханыг. Ее били турецкие беи. Ее били шведские феодалыг. Ее били полъско–литовские дворяне. Ее били английские и французские капиталисты. Ее били японские бароны. Ее били все за ее отсталостъ, ее военную отсталостъ, кулътурную отсталостъ, политическую отсталостъ, промышленную отсталостъ. Они били ее потому, что делатъ это быгло выггодно и безопасно …».
В этой речи, имев ей ярко выраженный мобилизационный оттенок, с точки зрения Сталина, было совер енно естественным сослаться на исторический опыт русской нации, сделать акцент на пробуждение национальной гордости и державного духа. Примечательно также, что здесь Сталин говорил о России в целом, а не только о рабочих или трудящихся. Другой особенностью данной речи явился упор на собственные внутренние силы русского народа, на его способность к самостоятельному, независимому от кого–либо развитию. Эту мысль Сталин настойчиво проводил во многих своих выступлениях того периода. Интересна в этой связи его беседа с немецким писателем Э. Людвигом в декабре 1931 года. Последний, сравнив Сталина с Петром I, заметил: «Ну в конце концов, Петр Великий много сделал для развития своей страны для привнесения западной культуры в Россию». На это Сталин ответил: «Да, конечно, Петр Великий много сделал … для создания и укрепления национального государства помещиков и купцов». Здесь обращает на себя внимание не столько дежурное упоминание о помещиках и купцах, сколько акцент на «национальное государство». При этом Сталин полностью проигнорировал заход Людвига о «западной культуре», давая тем самым понять, что отдает предпочтение версии о собственных достижениях России 14. Чуть далее по ходу беседы он дал ясно понять Людвигу, что не готов принять существующего на Западе мнения о неполноценности русской нации.
