Сталин и так пришел в ярость, узнав о том, что немцы вышли к Волге. Он запретил минирование заводов, эвакуацию станков и вообще все те действия, которые можно было бы принять за негласное разрешение сдать Сталинград. Город было приказано защищать до последнего, Военный совет расклеил по всему Сталинграду агитационные плакаты следующего содержания: «Не отдадим родной город!», «Превратим каждый район, каждый квартал, каждый дом в неприступную крепость!»
Многих охватила паника, в том числе и секретаря Сталинградского горкома комсомола, «покинувшего свой пост» и бежавшего на левый берег Волги. Рабочие, не занятые производством оружия, мобилизовывались в особые милицейские бригады, которыми командовал полковник 10-й дивизии НКВД Сараев.
На северной промышленной окраине Сталинграда, в Спартановке, плохо вооруженные отряды рабочей милиции противостояли 16-й танковой дивизии вермахта. Многие шли в бой практически с голыми руками, на ходу подбирая оружие погибших товарищей. Итог этого противостояния был вполне предсказуем. Студенты технического университета рыли окопы под ураганным огнем вражеской артиллерии. Само здание университета было уничтожено еще в первый день бомбежек. Преподавательский состав образовал ядро местного «истребительного батальона». Один из профессоров стал командиром отряда. Комиссаром отряда была женщина, механик с тракторного завода. На самом тракторном заводе теперь выпускали танки Т-34, и добровольцы запрыгивали в боевые машины еще до того, как их успевали покрасить. Танки с полным боекомплектом, хранившимся здесь же, на заводе, прямо с конвейера шли в бой. Сделанные наспех танки не оснащались прицелом и могли вести стрельбу только в упор, причем заряжающий следил за положением ствола, в то время как стрелок поворачивал башню.
Генерал Хубе отправил мотоциклетный батальон «прощупать» северный фланг русских. «Вчера мы дошли до железной дороги», – писал на следующий день домой немецкий фельдфебель. – Захватили эшелон с оружием и техникой, который русские не успели разгрузить, а также взяли много пленных, половина из них – женщины. Лица их столь отвратительны, что мы старались вообще на них не смотреть. Слава Богу, операция не заняла много времени».
Авиаполки Красной Армии были брошены в бой 24 августа. Однако русскому ЯКу трудно было противостоять германскому «Мессершмитту-109», да и советские штурмовики, хоть и бронированные, были весьма уязвимы для опытных немецких асов. Солдаты вермахта аплодировали, когда пилоты Люфтваффе «с элегантной небрежностью» расправлялись с врагом.
В полдень 24 августа бомбардировщики Рихтгофена совершили еще один налет на город. На сей раз серьезные повреждения получила электростанция в Бекетовке. Следует заметить, что русские восстановили ее на удивление быстро. День за днем эскадрильи Люфтваффе продолжали «утюжить» Сталинград. Многие горожане потеряли все свое имущество, и тогда чужие, совершенно посторонние люди делились с ними тем, что имели. Они знали: завтра их может постичь та же участь. Удары с небес уничтожили само понятие «частная собственность». В конце концов было решено эвакуировать женщин и детей на восточный берег Волги. Для этой цели был выделен корабль НКВД. В распоряжении города осталось лишь несколько теплоходов, да и те предназначались для эвакуации раненых и доставки боеприпасов. Плавать по реке становилось так же опасно, как оставаться на западном берегу Волги. Люфтваффе атаковали лодки, уничтожали паромы. Так был уничтожен паром в районе Царицы и ресторан «Шанхай» – популярное место отдыха сталинградцев. В воде, словно обугленные бревна, плавали трупы. Кое-где река даже горела – последствия разлившейся нефти. Детей из городской больницы переправили через Волгу 28 августа. Их принял полевой госпиталь на восточном берегу. Артиллеристы 16-й танковой дивизии вермахта начиная с вечера воскресенья вели бесперерывную стрельбу, потопив сухогруз и подорвав боевой катер. Они также обстреляли железнодорожный паром, оставив от него лишь груду искореженного металла. В течение следующих трех дней немцы артогнем потопили еще семь речных судов. Танковые экипажи утверждали, что это были боевые катера, и, похоже, действительно не знали того, что на катерах эвакуировалось гражданское население. К исходу четвертого дня германские танкисты потопили теплоход, перевозивший женщин и детей. Услышав их крики, солдаты обратились к командиру с просьбой использовать надувные лодки для спасения утопающих, но молоденький лейтенант запретил это делать. «На войне как на войне», – сказал он в свое оправдание.
С наступлением ночи немецкие солдаты заматывали головы одеялами, только бы не слышать предсмертных криков невинных жертв. Некоторым женщинам удалось переплыть на другой берег и спасти своих детей, но большинство оставалось на песчаной отмели до утра. Когда их эвакуировали на следующий день, немцы по ним не стреляли.
Прямо за позицией немцев на берегу Волги располагался неухоженный парк с двухсотлетними дубами, каштанами, орешником и даже олеандрами. К парку примыкали бахчи с созревшими дынями и арбузами. Там-то и окопалось подразделение 16-й танковой дивизии, используя растительность в качестве маскировки. Штаб передового батальона укрылся под большой грушей. Во время передышек танковые экипажи собирали в шлемы спелые фрукты. После недель, проведенных в безжизненной степи, широкая Волга и тень зеленой листвы казались солдатам сущим раем. Все это чудесным образом усиливало ощущение конца долгого пути. Многим казалось, что они как никогда близки к победе. Оставалось только сожалеть о том, что русские все еще продолжают сопротивляться.
Солдаты вермахта при каждой возможности писали домой, гордясь тем, что стоят на восточной окраине германского рейха. Те бойцы, которым довелось участвовать еще в балканской кампании, взглянув на белые здания на западном берегу Волги, сразу же вспоминали об Афинах. Такое невероятное сопоставление привело к тому, что некоторые из них в своих посланиях даже стали именовать Сталинград Акрополем.
Подразделения 6-й армии, все еще ожидавшие переправы через Дон, завидовали славе немецкого «авангарда». Один зенитчик писал домой следующее: «Скоро у нас будет право петь „Стоит солдат на Волге“. Артиллерист имел в виду так называемую „Волжскую песню“, музыку к которой написал Франц Легар.
Казалось, ничто не способно остановить германскую армию. «Вы не можете себе представить, с какой скоростью продвигаются вперед наши моторизованные части, – писал домой боец 389-й пехотной дивизии. – И при этом постоянная поддержка Люфтваффе. Ей-богу, мы в полной безопасности, ведь в небе наши асы. Кстати, русских самолетов я вообще еще не видел. Да, хочу поделиться с вами маленьким лучиком надежды – наша дивизия выполнит свою боевую задачу, как только Сталинград падет. И тогда, да будет на то Божья воля, мы увидимся. После захвата Сталинграда русская армия на юге будет полностью уничтожена».
Позиция генерала Хубе, однако, была не столь уж неуязвима. Угроза волжскому судоходству, не говоря уже о гневных звонках из Кремля, вынудили Еременко спешно контратаковать противника на северном фланге. Это могло бы сломить немецкий «узкий коридор». Русская артиллерия обстреливала отрезок в 4 километра шириной с двух сторон, и немцы не в состоянии были ответить. Не только у 16-й танковой дивизии Хубе, но и у всего корпуса кончилось горючее.
25 августа Рихтгофен вылетел на встречу с Паулюсом и фон Вейдлицем в штаб 76-й пехотной дивизии. Паулюс жестоко страдал от дизентерии, – которую немцы именовали не иначе как «русской болезнью», – что, конечно, не способствовало хорошему настроению. Нетерпеливый Рихтгофен отметил, что командующий 6-й армией сильно нервничает по поводу создавшегося положения. В ту ночь пилоты Люфтваффе сбросили на парашютах запасы продовольствия для 14-й танковой дивизии, но большая часть их то ли затерялась, то ли попала в руки врага. На следующее утро германская воздушная разведка доложила, что советские танковые части концентрируются на севере. Рихтгофен, как и Гитлер, считал, что быстрая победа под Сталинградом решит все проблемы растянувшегося левого фланга и покончит с Красной Армией. Паулюс думал так же. Он тоже считал, что русские войска должны быть разбиты под Сталинградом, поэтому, когда генерал фон Витерсхайм стал настоятельно рекомендовать частичное отступление, Паулюс немедленно снял его, а на вакантную должность назначил генерала Хубе.
Многое зависело от быстроты продвижения 4-й армии с юга. Гитлер обязал Гота оставить один танковый корпус на Кавказе, после чего у генерала остались только 28-й и 4-й танковые корпуса. Так что положение германских войск можно охарактеризовать словами генерала Штрекера: «Чем ближе к Сталинграду, тем мизернее ежедневные результаты».
