Уступая настойчивым просьбам Шлёцера, Миллер приносит ему три отпечатанных листа. Шлёцер набрасывается на них почти с детской радостью. Церковнославянский язык приводит его в восхищение. «Я, — пишет он, — изумился богатству, великолепию этого языка и его силе в звуках и выражениях. В составлении слов с ним не может сравниться ни один язык, кроме греческого… Гомер, переведённый на славянский, отнял быть пальму первенства у всех других переводов».
Вместе с тем он сразу видит множество искажённых названий, которые, как подсказывает ему чутьё, проникли в «Повесть временных лет» из византийских хронографов: Вактры вместо Бактрия, Фивулий вместо Фивы и Ливия, Ония вместо Иония и т. д. О своём открытии он сразу сообщает Миллеру. Тот торжествует: отличная возможность утереть нос Тауберту! Шлёцер убеждает его, что необходимо сличить несколько списков и спустя несколько дней получает от Миллера грязную, изорванную рукопись, раздобытую в частной библиотеке. Однако это более исправный список, чем Радзивиловская летопись — Шлёцер с первого взгляда различает правильное написание: Фивы, Ливия. Затем Миллер приносит ещё два летописных списка.
Шлёцер принимается за сверку рукописей с напечатанным текстом летописи (не забывая снять для себя копию со всех проходящих через его руки бумаг). Одновременно он знакомится с Миллеровым жизнеописанием Нестора («О летописце Несторе» в «Ежемесячных Сочинениях», 1755) и пытается переводить летопись на латинский язык.
Со списком обнаруженных ошибок Миллер является к Тауберту, но тот остаётся при своём: орфография должна быть подновлена, иначе русская публика сочтёт эти места опечатками, и т. д.
Единственный том «Библиотеки» академическая типография едва осилит к 1767 году.
Московские Геродоты
3 ноября 1657 года дьяка Тимофея Кудрявцева вызывают в Тайный приказ, где ему зачитывают государеву волю: «быти приказу Записному в Набережных хоромах», и сидеть ему, дьяку, в том приказе и «записывать степени и грани царственные с великого государя царя Фёдора Ивановича… по нынешний по 166-й год (1657)».
Речь шла о создании особой историографической комиссии, призванной продолжить Степенную книгу царского родословия. Этот своеобразный учебник русской истории, читаемый далеко за пределами царского дворца, был написан во второй половине 60-х — начале 70-х годов XVI века, при митрополитах Макарии и Афанасии.
Ко времени создания Записного приказа уже существовал летописный свод 1652 года — официальный памятник патриаршего летописания, заключительная статья которого под 1652 годом рассказывала о перенесении в Москву мощей святого митрополита Филиппа и об избрании митрополита новгородского Никона «без жребия» на патриаршество. Однако летописный метод отображения прошлого больше не соответствовал идеологическим потребностям новой династии.
В отличие от летописей, Степенная книга не ограничивалась погодными записями, а разворачивала повествование в виде историософской концепции. Русская история мыслилась как «лествица», чьими ступенями были семнадцать поколений русских «самодержцев», от Владимира Святого до Ивана Грозного (по-древнерусски, ступень — «степень», отсюда и название: Степенная книга). Каждой степени посвящён особый раздел — «грань», состоящая из коротких «глав», или скорее, параграфов. Подразумевалось, что по ступеням лествицы царствий русский народ как бы совершал восхождение к Богу.
Степенная книга обрывалась на событиях 1559 года и упоминании взятия Полоцка войсками Ивана Грозного (1563). В задачу Записного приказа входило восполнить недостающие степени и вписать в историю деяния «самодержцев» из новой династии Романовых.
В помощь Кудрявцеву были назначены восемь подьячих — два старших и шесть младших (которых нужно было взять из других приказов). На жалованье шло: старшим по 10 рублей, младшим по пяти; на прочие расходы выделялось 100 рублей, а для письма велено было выдать из Посольского приказа 50 стоп бумаги.
Охранять казну Записного приказа приставили сторожа Павла Гаврилова, за которого поручились другие дворцовые сторожа.
Сбор исторических материалов о деяниях царей и высшего духовенства считался делом государственной важности. Кудрявцев в конце одного доклада недаром спрашивал: «И подьячим без верного обещания по Евангельской заповеди (то есть без присяги. — С. Ц.) у того великого государева дела мочно ли быть?» Царского ответа не сохранилось, но известно, что Алексей Михайлович лично регламентировал деятельность Записного приказа, который сразу принял вид особого отделения Тайного приказа [44]. В одном документе он назван Приказом тайных Записных дел. Через Тайный приказ Записному приказу выдавали дрова и свечи, деньги на расходы, через него проходили все материалы, а доклады Кудрявцева на царское имя принимал приказной дьяк Дементий Башмаков или изредка — ближний государев человек, князь Юрий Иванович Ромодановский.
Однако, несмотря на высокое покровительство, работа сразу не заладилась.
Первым делом Кудрявцев осматривает выделенное для приказа помещение. Глазам его предстаёт тесная, прогнившая изба, готовая вспыхнуть от малейшей искры. «А поставлена [изба], — докладывает он царю, — на сводах Набережных палат [45], а не на стенах; и те своды дождевою и снеговою водою размыло, потому что без крыши были многие лета». Рядом с приказом содержатся колодники, под охраною стрельцов, которые постоянно заходят в приказную избу, из-за чего Кудрявцев опасается за сохранность казны. Сторож не может уследить за приказным имуществом и даже за личными вещами: у него самого украли ножницы.
Двух старших дьяков Кудрявцев получает из Поместного приказа, а младших так и не сыскали. Да и старших постоянно занимают другими службами.
Из Посольского приказа приходит решительный отказ в выдаче бумаги — мол, нет излишков, весь годовой запас расходуется без остатка.
Не лучше обстоит дело и с поиском источников.
Царский указ 17 ноября 1657 года предписывал Кудрявцеву брать книги из приказов и «где он, дьяк, сведает».
Кудрявцев начинает поиски с Посольского приказа. Но тамошние дьяки Алмаз Иванов и Ефим Юрьев объявляют ему, что никаких книг, кроме посольских, у них нет, а те летописи, что некогда были, уже взяты «в Верх», к его царскому величеству Алексею Михайловичу.
Такие же неутешительные ответы Кудрявцев получает и в других приказах.
Тогда он начинает наводить справки о владельцах частных библиотек.
На розыск надобных ему рукописей уходит больше года. Наконец, от сведущих людей он узнаёт, что у князей Воротынского и Львова может храниться «Временник» дьяка Ивана Тимофеева [46], а
