«Также все, что сказано выше, известно всем с давних пор».
Со статьи XV начиналось собственно обвинение. Здесь давался полный перечень всех преступлений Жиля де Ре, о которых суду стало известно благодаря «слухам», подтвержденным затем «тайным расследованием» и «доносами». Затем, «чтобы уточнить содержание предыдущей статьи», следовал все тот же список преступлений, но разбитый на «эпизоды» по отдельным статьям. Говорилось, что Жиль приказал нарисовать «многочисленные знаки, рисунки и буквы» в одном из своих замков, чтобы вызывать демонов и духов и заключить с ними соглашение (XVI). Что он заключил этот договор, дабы получить «знания, богатство и могущество» (XVII). Что он составил этот документ собственной рукой (XVIII). Что он вместе с Франсуа Прелатти вызывал демонов (XIX–XX). В статье XXI повествовалось об убийстве мальчика примерно 10 лет в Ванне. В статье XXII – о новом договоре с демоном по имени Барон. В статье XXIII вновь подводился итог вышесказанному: «…все эти факты и каждый из них общеизвестны».
В статьях XXIV–XXXV преступления Жиля перечислялись более подробно: разговоры с прорицателями, встреча с Франсуа Прелатти, вызовы демонов, убийства детей, обжорство и пьянство, посвящение останков убитых детей Барону, устройство праздников в честь демонов, чтение запрещенных книг по алхимии. В статье XXXVI рассказывалось о визите герцога Бретонского в замок Жиля в Шантосе, в связи с чем тот приказал уничтожить трупы убитых детей. Затем перечислялись сообщники обвиняемого (XXXVII), упоминалось, что сир де Ре пытался раскаяться и стать на путь праведный, совершив паломничество в Иерусалим, но затем вновь погряз в преступлениях, отчего в его землях произошли землетрясения и голод (XXXVIII–XXXIX). И, наконец, все завершалось вновь итоговой статьей XL: «…по поводу всех этих фактов и каждого из них существовали слухи и общественное мнение».
Статьи XLI–XLIX подводили общий итог всему сказанному. Заявлялось, что Жиль де Ре – преступник, что он совершил грех содомии, что он «впал в грех ереси, идолопоклонства и вероотступничества», что он напал на замок Сен-Этьен-де-Мер-Морт и посадил в тюрьму местного клирика Жана Ле Феррона, что он похвалялся своими злодеяниями и заявлял о них публично. Что он действительно совершил их все, а потому является преступником: «…и это правда, об этом все говорят, в это все верят, это все видели, так все считают, это общеизвестно, ясно и очевидно». Далее сообщалось, что обвинения выдвинули «достойные и серьезные люди» и что подобные преступления должна расследовать церковь. Что сам обвиняемый признался во всем [304]. Что эти преступления (и здесь вновь следовал их перечень) относятся к категории «оскорбление Божественного величия» (lèse-majesté divine).
Нас, впрочем, интересует в первую очередь не содержание, а форма записи обвинения, призванная продемонстрировать исключительную правдивость сказанного. Для этого в текст протокола оказались вставлены соответствующие выражения, которые можно назвать фигурами правдивости (figura veritatis). В частности, полномочия судей подтверждались уже знакомыми нам ссылками на кутюмы и церковное право. Юрисдикция епископа Нанта опиралась «как на право, так и на обычай, обыкновение, нравы и порядки города Нанта и его диоцеза» (GR, 208), права Гийома Меричи – «как на право, так и на порядки, нравы и обычай Французского королевства» (GR, 209).
Особая достоверность сказанного подчеркивалась указаниями на «точное» время, когда произошло то или иное событие. Например, заявлялось, что епископская кафедра существовала в Нанте уже «10, 20, 30, 40, 50, 60, 70, 80, 90 и 100 лет назад» (GR, 207), а каждому преступлению Жиля соответствовала конкретная дата в прошлом. С указания на нее начинались практически все статьи обвинения. Так, обвинение утверждало, что на неверный путь Жиль вступил примерно 14 лет назад и «в течение этих 14 лет» встречался с колдунами, занимался алхимией и убивал детей в своих замках (GR, 214–215); «примерно пять лет назад» он велел нарисовать тайные знаки для вызова демонов (GR, 212), к тому же периоду относился и визит герцога Бретонского в Шантосе (GR, 217); «два года назад» обвиняемый пообещал раскаяться, но так и не сдержал слова (GR, 218); «меньше года назад» он совершил убийство мальчика 15 лет в местечке Бургнёф (GR, 215).
Впрочем, помимо указаний на «точное» время совершения всех перечисленных в обвинительном акте злодеяний, не меньше внимания в нем было уделено и собственно их описанию, которое также давалось предельно реалистично: с упоминанием конкретных людей, мест, движений и жестов. Эти «точные», а потому достойные доверия детали должны были свидетельствовать не только о том, что все произошло именно так, как сказано, но и о том, что судьи обладают в данном случае всей полнотой информации о деле, а потому не смогут ошибиться при вынесении окончательного приговора. Изобилие деталей создавало у окружающих эффект присутствия на месте преступления.
Так, в статье XIX, посвященной описанию вызова демонов, говорилось: «Также… упомянутые Жиль де Ре и Франсуа Прелатти вызывали злых духов на лугу, расположенном недалеко от города и замка Жослен, со стороны, прилегающей к пригородам» (GR, 213). В статье XXI излагались подробности убийства маленького мальчика: «Также, примерно в то же время, упомянутый Андре Бюше, из Ванна, привел к Жилю де Ре, который тогда находился в доме некоего Жана Лемуана, расположенного рядом с епископским дворцом в Ванне, за городскими стенами, но недалеко от них, маленького мальчика, примерно 10 лет, сына Жана Лавари, рыночного торговца. С этим мальчиком обвиняемый совершил грех содомии, а затем жестоко убил его в соседнем доме, принадлежавшем некоему Боэтдену, отрезав и сохранив его голову и велев выбросить тело мальчика в отхожее место в доме этого Боэтдена» (GR, 213).
Отмеченные выше текстологические особенности были выявлены в свое время Натали Земон Дэвис при изучении писем о помиловании, поданных в королевскую курию на протяжении XVI в. Она уделила особое внимание наличию большого числа конкретных, а потому достойных доверия деталей, которые должны были свидетельствовать в пользу просителя и подтверждать правдивость его рассказа. Эту особенность писем о помиловании Дэвис назвала, используя выражение Ролана Барта, эффектом реальности [305]. Как представляется, это определение вполне применимо и к рассмотренным выше текстам судебных протоколов, тем более что «точность» и детализированность отличали здесь не только предварительное обвинение, не только запись признания, но и окончательное решение, выносимое по тому или иному делу. Так, о Жиле де Ре в приговоре было сказано, что «этот господин похитил и повелел похитить множество маленьких детей, и даже не 10, и не 20, но 30, 40, 50, 60,100, 200 и больше» (GR, 296).
Однако указаний на «точность» и, следовательно, достоверность полученной по делу знаменитого бретонского барона информации было, очевидно, недостаточно для подтверждения прав судей возбудить против него уголовный процесс. Возможно, именно с этим оказалась связана отсылка к общественному мнению – к слухам, которые передавали друг другу жители
