что на медных монетах трапезундских Комнинов ХIII в. также изображен св. Георгий [577].
Печати брата Алексея I, Давида, напротив, известны давно и основательно изучались. На одной из них изображен царь Давид на троне. Надпись на обороте гласит: «Царь Давид, сделай незыблемой силу письмен Давида Комнина, царского внука». Здесь примечательно лишь подчеркивание уже упомянутой нами линии родства и вполне традиционное обращение к святому, покровителю владельца. Никаких указаний на возможные события или на особую символику нет [578]. Другая печать породила научную дискуссию. На ней изображен в рост св. Елевферий, а надпись гласит: «Давида Порфирородного слова утверди Елевферий, святитель Божий» [579]. Первый исследователь печати Н.П. Лихачев без колебаний отнес печать к брагу основателя Трапезундской империи Давиду и отождествил Елевферия как священномученика, епископа Иллирийского, «совместив» этого святого с другим, кубикуларием Максимиана, погребенным в Тарсе.
Н.П. Лихачев не привел каких-либо объяснений причин появления этого святителя на понтийской печати. В. Лоран отнес моливдовул к 1205–1206 гг. и интерпретировал имя Елевферия согласно его прямой символике — «Освободитель», полагая, тем самым, что так Давид хотел выразить свои цели — освобождения Понта и Византии. Э. Брайер посвятил детальное исследование этому сюжету. По его мнению, св. Елевферий из Тарсии (области на р. Сангарий, севернее Плусиады) был выбран для печати как патрон ключевого района, оспариваемого в борьбе между Ласкарем и Давидом в 1205–08 гг. Э. Брайер настаивал на независимости действий Давида от брата в его планах выйти к Константинополю. Д.И. Коробейников предложил недавно другую интерпретацию. Печать Давида с изображением св. Елевферия Тарсийского, чья память отмечается 15 декабря, возможно, отмечала одну из побед Давида, приходившуюся на эту дату, вероятно, снятие осады с Ираклии Понтийской Ласкарем (при помощи отряда латинян) в 1206 г. [580] Ни одну из гипотез нельзя исключить, но ни одна из них не является ничем большим, чем предположение, не исключающее и другие версии. С очевидностью можно говорить лишь об одном: Великие Комнины «искали» своего святого патрона, паладиум своего государства. И св. Елевферий, как кажется, не был случайным в этом поиске. Неизвестная до недавнего времени печать Катакалона Гавры (второй половины ХII в.) также имела на аверсе изображение этого святого, притом также в рост, в омофоре и с Евангелием [581]. Катакалон Гавра неизвестен нам из других источников. Ясна лишь его принадлежность к понтийскому роду, но все более очевидным представляется какая-та, непонятная до конца, связь этого святителя со знатными понтийскими фамилиями.
В качестве патрона и защитника своей державы Великие Комнины рассматривали и Богородицу [582], и св. Георгия, и пророка Давида, и св. Евгения и Елевферия Тарсийского… Поразительно, но на этом этапе в такой роли не представал основной истинно местный святой-воин Феодор Гавра. Причин тому, наверное, было две. Созвучие имени святого главному врагу — Феодору Ласкарю и, что важнее, той смысл идеологических устремлений Комнинов в этот ранний период: не создание местного Понтийского государства, а реставрация византийской монархии. Для этой цели местный Трапезундский святой, к тому же, оспаривавший власть у константинопольских прародителей Великих Комнинов подходил мало.
Выбор покровителя державы был сделан после утраты Пафлагонии и Синопа. Когда стало ясно, что предстоит создавать «местную империю» склонились к обоснованию и воссозданию культа св. Евгения. И хотя основа всеобъемлющего почитания святителя была создана в царствование Алексея II и Алексея III, уже на первых известных серебряных аспрах Великих Комнинов, Иоанна I (1235–1238) и Мануила I (1238–1263), равно как на медных монетах Мануила и Георгия (1266–1280) помещается изображение св. Евгения [583]. Оно станет затем неотъемлемым для всех последующих монетных чеканок Трапезундской империи.
С потерей надежды на восстановление Византии под скипетром Великих Комнинов и превращением Трапезунда в столицу империи в нем возводятся или реконструируются храмы, которые должны были символизировать и освящать новую империю. Особое значение придавали постройке и украшению храма св. Софии. В то время как константинопольская София была в руках «латинян», трапезундская мыслилась как ее аналог и символ. Для нее выбрали место на возвышенном месте недалеко от моря, храм поставили на высокий подиум (уникальная черта в византийской архитектуре), интерьер и наружные стены украшали лучшие мастера по особой своеобразной живописной программе. Ктитором и строителем был император Мануил I (1238–1263 гг.), в правление которого были достигнуты немалые внешнеполитические успехи, раздвинуты границы империи. В 1214–1235 гг., по данным Э. Брайера, в Трапезунде полностью перестраивается храм Богородицы Златоглавой (Хрисокефал). Он превращается в место коронации и погребения императоров, для чего в нем были устроены метаторий, галереи и амвон в центре храма, что позволяло служить особую литургию при коронации василевса [584]. Широкое городское строительство, возведение нового пояса крепостных стен, новых храмов, — все это должно было придать Трапезунду облик столицы.
Создавая новую империю, трапезундские императоры по существу не пересматривали старую универсалистскую византийскую концепцию. Они воссоздавали на Понте «малую Византию», не считая, вплоть до 1282 г. (о чем ниже) своих соперников подлинными василевсами. Вместе с тем, после 1214 г. политическая реалия четко указала им ориентир на консолидацию власти именно и только на Понте. Так св. Евгений и стал символом и защитником его родины и династии Великих Комнинов.
Глава 3.
Трапезундская империя и Византия
Отношения Трапезундской и Византийской империй отличались, особенно вначале, большой сложностью. Действительно, это были не просто взаимосвязи двух равноправных независимых государств, объединенных взаимными интересами или разделенных противоречиями. Помимо объективного существования и тех, и других они вышли из одного гнезда, с общими традициями, представлениями, культурным наследием. Изначальная вражда, о которой мы писали в предшествующей главе, была порождена соперничеством за лидерство в разделенном после IV Крестового похода греческом мире. И хотя после 1214 г. победа была на стороне Никеи, правовые и идейные противоречия урегулированы не были. Дипломатическая практика Византии не знала прецедента отношений между равноправными государствами, управляемыми императорами ромеев. Ни одна из сторон не желала уступать, хотя экономических и политических противоречий между империями, по сути, не было. В отношениях между Трапезундом и Никеей, а затем и Константинополем наблюдалась эволюция от прямого утверждения прав Великих Комнинов на византийский престол и, следовательно, враждебности, до поисков гибкого компромисса в 60-е — 80е гг. ХIII в. и утверждения равноправных и дружественных связей во второй половине XIV — середине XV вв.
С Византийской стороны наблюдалось стремление включить Понт в состав империи Палеологов или, по меньшей мере, в ее орбиту, в том числе, учитывая экономические выгоды от возможных налоговых поступлений от богатых городов и областей бывшей фемы Халдия, от
