class="p">
Глава 1. Страсти вокруг царственного агнца и «конституционная монархия» Палеолога
Царствование нового императора, краткое, но содержательное, примечательно тем, что ни одного активного и волевого действия со стороны царя по причине его малолетства не произошло. Юный Ласкарис был и оставался царственным агнцем, влекомый судьбой и человеческими страстями по волнам истории. Весь его удел состоял в том, чтобы прикрыть своим статусом стремительное возвышение другого человека, настоящего спасителя Византии, одного из ее главных и, увы, не оцененных героев, худая молва о котором исказила истину. Но, поскольку в течение нескольких лет Римская держава официально находилась под главенством этого мальчика, мы не станем нарушать традицию и доведем повествование о его правлении до последнего дня.
У покойного императора Феодора II Ласкариса осталось после смерти пятеро детей — четыре дочери и мальчик Иоанн IV Ласкарис. Двух дочерей он успел выдать замуж — одну за этолийца Никифора, вторую — за будущего Болгарского царя Константина I Тиха (1257–1277). Две другие, выражаясь словами современника, «были обречены на иго сиротства». В последние дни своей жизни Феодор II Ласкарис позаботился о том, чтобы хоть как-то закрепить права сына на царство и обезопасить его. Он составил письменный договор об опекунстве с Георгием Музалоном и патриархом Арсением, скрепленный письменными клятвами всех знатных лиц Римской империи. Интересно, что клятвы давались дважды: первый раз перед смертью царя, второй раз — сразу после его кончины.
Но, как известно, греки были не особенно щепетильны в таких вопросах, и уже вскоре многие аристократы начали возмущаться по поводу незаслуженного, с их точки зрения, возвышения Георгия Музалона. Нет, конечно, никто не собирался оспаривать прав малолетнего царя Иоанна IV, но это вовсе не означало, что все были согласны с кандидатурой его опекуна. Вспоминали, что Музалон не принадлежал к знатному роду, что именно он часто указывал покойному императору на кандидатуры аристократов, недовольных властью Ласкариса, и те вскоре оказывались в тюрьме. Кроме того, некоторые напрямую подозревали Музалона в стремлении присвоить себе царскую власть, пользуясь малолетством наследника престола.
Музалон, однако, всегда отличался проницательностью, а потому поспешил созвать совет, на котором предложил выбрать достойного человека, которому был бы готов передать опекунство над юным императором. С ответной речью выступил Михаил Палеолог, счастливо спасшийся от неминуемой гибели вследствие смерти Феодора II и освобожденный из темницы. Он заявил, что никто не в состоянии найти лучшего опекуна мальчику-царю, чем это сделал покойный государь: «Ведь ты и по достоинствам выше других, и по уму, в котором нет недостатка, над всеми первенствуешь. Итак, властвуй, пекись и о царе, и о делах Римской империи. Мы с удовольствием последуем за тобой, ибо не всем же начальствовать, не всем повелевать — многоначалие есть безначалие». Закончив, Палеолог окинул взором зал, стараясь увидеть не согласных с его мнением. Таковых не нашлось — напротив, все присутствующие в третий раз подтвердили слова присяги и собственные клятвы, и каждый призывал Небесные кары на свой род, если нарушит их. Успокоившийся Музалон направился в Магнезию, пригород Никеи, где располагался царский дворец, и начал заниматься обычными государственными делами [220].
Но эта счастливая картина длилась недолго. Когда на 9 день после кончины императора Феодора II Ласкариса военачальники и вельможи собрались в монастыре Спасителя в Созандрах, где находился прах царя, в храм, где совершалась поминальная служба, внезапно ворвались солдаты с обнаженными мечами. Они вошли в Святой алтарь, где несчастный опекун искал спасения, и изрубили в буквальном смысле слова на куски Георгия Музалона, двух его братьев и секретаря, которого ошибочно приняли за другого человека. Как рассказывают, этими солдатами были наемники-латиняне, а убил Музалона некто Карл, осмелившийся войти в Святой алтарь и совершить в нем святотатство — ни один византиец на это, конечно, не рискнул. Ошалевший народ толпами повалил из храма, по полу которого и стенам обильно текла кровь [221].
Прошло несколько дней, патриарх Арсений долго и безрезультатно размышлял над тем, кому можно было бы перепоручить управление государством вместо погибшего Музалона. Ситуация складывалась очень непростая: при мальчике-царе находилось много представителей знатных фамилий, каждый из которых начинал осторожно заводить разговоры о своей персоне, как потенциальном опекуне Иоанна IV. Здесь были Кантакузены, Стратигопулы, Ласкарисы, Ангелы, Нестонги, Тарханиоты, Филантропины, и каждый из них имел родственные связи с прежними царями и нынешним императором.
Но один человек, очевидно, имел некоторые преимущества — Михаил Палеолог. Отличаясь приятной наружностью, веселым характером, щедростью, неоднократно отличившийся на полях сражений, он слыл кумиром аристократов и простых никейцев. А также являлся неформальным главой аристократической партии, с которой Феодор II Ласкарис так долго и жестоко воевал. Михаил происходил из царского рода — его бабушка приходилась дочерью Алексею III Ангелу и впоследствии была выдана замуж за Алексея Палеолога, получившего почти царственный титул деспота. Авторитет Михаила Палеолога был таков, что сам патриарх Арсений доверил ему ключи от царской казны и делился своими тайными мыслями о грядущих судьбах Римского царства [222].
Являясь сам по себе обеспеченным человеком, Палеолог теперь получил возможность использовать еще и средства казны для собственных целей, щедро подкупая клириков из числа ближайшего окружения патриарха и вельмож. И когда на тайных совещаниях вновь и вновь вставал вопрос о кандидатуре будущего опекуна, с уст епископов и монахов все чаще стало срываться имя Михаила Палеолога. Так и решили, а патриарх утвердил результаты общего избрания.
Здесь возникла интересная сцена: узнав о принятом решении, Михаил Палеолог неожиданно заупрямился и отказался принимать в свои руки бразды правления Римским государством, ссылаясь на клятву, которую он дал покойному Феодору II Ласкарису. Палеолог был совсем не глуп и думал не только о сиюминутных благах, но и дальних перспективах. Уже тогда он втайне замыслил покуситься на царскую власть, а потому хотел обеспечить легитимные основы своего будущего царства. Естественно, эти мысли не высказывались вслух, и все выглядело как действительное нежелание со стороны Михаила Палеолога идти на клятвопреступление. Делать нечего, патриарх и синод составили письменный акт о том, что Палеолог освобождается от клятвы, и не только не даст ответа на Страшном Суде Христовом, но и, напротив, заслужит особую благодать Божью за то, что стал спасителем «христоименитого народа» [223].
Но тут же возникло еще одно обстоятельство — титул опекуна. Византийцы всегда были щепетильны в вопросах формы, и сан опекуна, становившегося по факту третьим человеком в Римской империи (после самого царя и патриарха), имел далеко не маловажное значение. Изначально предполагалось, что Палеолог получит титул великого дукса, но это означало, что,
