Существует речь против Алкивиада, сочиненная Феаком, в которой написано между прочим о том, что Алкивиад для своей ежедневной трапезы пользовался как собственными многочисленными золотыми и серебряными сосудами, принадлежавшими городу и употреблявшимися при торжественных процессиях. Был некто Гипербол из Пеитедского дема, о котором и Фукидид сообщает как о человеке порочном, а для авторов комедий он был постоянным объектом насмешек на театральной сцене. Но он спокойно и равнодушно слушал о себе дурные отзывы, пренебрегая славой (некоторые называют такое бесстыдство и безразличие смелостью и мужественным образом действий); никто его не любил, но народ часто пользовался им, желая осмеять и оклеветать знатных. В это время по его наущению народ намеревался прибегнуть к остракизму, применявшемуся всегда для обуздания тех из граждан, которые выделялись известностью, и влиянием; их изгоняли больше из зависти, чем из страха. Так как было ясно, что остракизму подвергнется один из трех соперников, Алкивиад объединил партии и, условившись с Никием, изгнал остракизмом Гипербола. Некоторые, однако, говорят, что он договорился не с Никеем, а с Феаком и, присоединив к себе его партию, изгнал Гипербола, не ожидавшего этого, так как раньше этому наказанию не подвергался ни один человек простого происхождения. Как раз это говорит комик Платон, упоминая о Гиперболе:
За низкий нрав наказан по заслугам он.
Однако же такое наказание
С клеймом его и предками не вяжется;
Не для таких изобретен был остракизм.
Обо всем этом я подробнее рассказал в другом месте.
XIV. АЛКИВИАДУ было не менее неприятно видеть Никия уважаемым врагами, чем почитаемым согражданами. Алкивиад был гостеприимцем лакедемонян и заботился о тех из них, которые были взяты в плен при Пилосе; но когда лакедемоняне заключили мир, главным образом благодаря Никию, и взяли пленных обратно, они стали ценить того очень высоко. В Греции говорили, что Перикл разжег войну. Никий же ее кончил, и большинство называло этот мир «Никиевым». Крайне рассерженный этим, Алкивиад, решил из зависти нарушить договор. Прежде всего, получая сообщения, что аргосцы из страха и ненависти к спартанцам ищут лишь случая к отпадению, он тайно подал им надежду на возможность союза с афинянами. Через посланцев и путем переговоров он поощрял вождей аргосского народа не бояться и не уступать лакедемонянам, а склониться на сторону афинян и выждать, так как они уже скоро раскаются и готовы нарушить мир. Когда лакедемоняне заключили союз с Беотией и передали афинянам Панакт не в хорошем состоянии, как следовало, а разрушив его, Алкивиад, видя, что афиняне рассержены, стал еще больше раздражать их; он смущал и поносил Никия, остроумно обвиняя его в том, что он, будучи стратегом, не захотел взять в плен неприятелей, запертых на Сфактерии, а после того, как их взяли другие, освободил их и отдал, чтобы сделать приятное лакедемонянам. Однако, говорил он, хотя Никий и был их другом, он не убедил их не заключать союз с Беотией и Коринфом, препятствуя в то же время тем из эллинов, которые хотели этого, стать друзьями и союзниками афинян, если это не было угодно лакедемонянам. В то время как Алкивиад клеветал таким образом на Никия, прибыли, словно по счастливой случайности, послы из Спарты, с первых же слов проявившие большую умеренность и утверждавшие, что они имеют неограниченные полномочия для заключения мира на любых приемлемых и справедливых условиях. Они благосклонно были приняты советом и на другой день должны были выступать в Народном собрании. Алкивиад, испугавшись, устроил так, чтобы послы предварительно поговорили с ним, и при встрече сказал: «Что случилось с вами, спартанцы, как могло остаться для вас неизвестным, что совет всегда ведет себя умеренно и дружелюбно с теми, кто к нему обращается, народ же очень высокомерен и требует многого? Если вы станете утверждать, что прибыли с неограниченными полномочиями, он поступит с вами несправедливо, диктуя вам условия и принуждая вас их принимать; не делайте такой глупости, если хотите, чтобы афиняне были умеренны в требованиях и не принуждали вас поступаться вашими решениями, а объявите, что по вопросу о претензиях афинян вы не имеете полномочий. Я со своей стороны поддержу вас, чтобы сделать приятное лакедемонянам». Подтвердив сказанное клятвой, Алкивиад отвлек их от Никия, так что они совершенно доверились ему, удивляясь его уму и красноречию, обнаруживающим в нем необыкновенного человека. На другой день народ собрался и послы явились. Алкивиад очень дружелюбно спросил у них, с чем они приехали. Они ответили на это, что полномочий для окончательных решений не имеют. Тотчас же Алкивиад набросился на них с гневным криком, словно не он, а с ним поступили несправедливо, называл их людьми коварными, не внушающими доверия, говоря, что они приехали не для того, чтобы сказать или сделать что-либо разумное; совет был раздосадован, народ разгневался, Никий же был изумлен и опечален изменчивостью послов, не подозревая обмана и хитрости.
XV. ПОСЛЕ отъезда лакедемонян Алкивиад, избранный стратегом, тотчас же склонил аргивян, мантинейцев и элейтгев к союзу с афинянами. Никто не похвалит способов, которые он применял для достижения своих целей, но сделано им было очень много: он разъединил и потряс почти весь Пелопоннес и противопоставил лакедемонянам у Мантинеи большое войско, устроив бой очень далеко от Афин. Для лакедемонян этот бой был рискованным, так как достигнутую в нем победу они не могли как следует использовать, в случае же поражения Лакедемону уже не легко было бы сохранить свое положение. Вскоре после этой битвы так называемая «тысяча» захотела уничтожить в Аргосе демократию и подчинить себе город. Пришедшие лакедемоняне уничтожили демократию, но народ снова взялся за оружие и победил их. Подоспевший Алкивиад упрочил победу аргосского народа и уговорил его, выстроив «длинные стены» до моря, вполне связать город с силами афинян. Он привез из Афин архитекторов и каменщиков и проявил такое рвение, что заслужил в Аргосе не меньшую любовь и влияние лично для себя, чем для Афин. Точно так же и жителей Патр он уговорил соединить их город длинными стенами с морем. «Афиняне вас проглотят», — сказал кто-то им. «Может быть, — ответил Алкивиад, — но постепенно и начиная с ног, лакедемоняне же — с головы и разом». Но афинянам он советовал держаться земли и постоянно напоминал молодым людям, чтобы они были верны клятве, которую давали в храме Агравла, — «почитать границей Аттики пшеницу, овес, виноград, маслину», т. е. смотреть как на свою на всякую возделанную и приносящую плоды землю.
XVI. ПРИ ВСЕЙ этой политической деятельности, речах, разуме и красноречии Алкивиад, с другой стороны, вел роскошную жизнь, злоупотреблял напитками и любовными похождениями, носил точно женщина, пурпурные одеяния, волоча их по рыночной площади, и щеголял своей расточительностью; он вырезывал части палубы на триерах, чтобы спать было мягче, т. е. чтобы постель его висела на ремнях, а не лежала на палубных досках; на его позолоченном щите не было никаких родовых эмблем, а только Эрот с молнией в руке.
Глядя на все это, почтенные люди испытывали отвращение и негодовали, боясь его своеволия и неуважения к законам, казавшимся чуждыми и как бы тираническими; чувства к нему народа хорошо выразил Аристофан, сказавший, что город Алкивиада
Жалеет, ненавидит, хочет все ж иметь.
Еще лучше выразил он ту же мысль аллегорически.
К чему было в Афинах льва воспитывать?
А вырос он — так угождать по норову.
Но его пожертвования, хорегии, непревзойденные дары городу, слава предков, мощь красноречия, телесная красота и сила, военная опытность и храбрость — вое это заставляло афинян прощать ему все прочее и относиться к нему снисходительно, постоянно давая его преступлениям самые невинные названия, называя их честолюбивыми выходками, шутками. Так было с Агатархом, художником, которого он запер, а после того, как тот расписал его дом, отпустил, богато одарив; Таврею, своему сопернику по хорегии, он дал пощечину, когда последний стал оспаривать у него победу. Он выбрал себе одну мелиянку из числа пленных, сделал ее своей любовницей, прижил с ней сына и воспитал его. И это называли человеколюбивым поступком, хотя Алкивиада считали главным виновником убийства всех взрослых жителей Мелоса, так как он поддержал такое решение Народного собрания. Аристофонт нарисовал Немею, державшую на руках Алкивиада; все в восторге сбегались смотреть на картину, но старики и этим были недовольны как чем-то тираническим и противозаконным. Считали очень меткими слова Архестрата, что Греция не смогла бы вынести двух Алкивиадов. Однажды Тимон, встретив торжествующего Алкивиада, которого провожали из Народного собрания, не уклонился от встречи, как обычно делал в отношении других, но, подойдя к нему и взяв его за руку, сказал: «Ты хорошо делаешь, что преуспеваешь, сын мой, ибо в тебе растет большое зло для всех этих людей». Некоторые рассмеялись, другие выругали его, но кое-кто весьма призадумался над этими словами. Так неопределенно было мнение об Алкивиаде из-за неровности его характера.
