самое совершенное создание Антонио Ринальди.
Чуть выше по течению реки дивная решетка, созвучная новой архитектуре, отделила Летний сад от
проезжей части набережной. Планомерно, участок за участком, стала «одеваться в гранит» Нева.
Застраивались монументальными сооружениями и другие части города: неподалеку от
Адмиралтейства по проекту Ринальди возводили Исаакиевский собор — предшественник
современного, а на островке Новая Голландия, в низовьях речки Мьи (Мойки), строили большие
складские помещения для хранения корабельного леса, смолы, пеньки и других материалов,
необходимых городу для строительства кораблей. Красные кирпичные здания с колоннами и
орнаментальными деталями из белого известняка, с высокой аркой, перекинутой над каналом,
ведущим внутрь островка, имели не только утилитарное назначение, они могли быть также
украшением города. По сторонам Невского проспекта друг против друга появились два крупных
сооружения — Гостиный двор и костел св. Екатерины.
Год от году Петербург становился параднее, величественнее, и в то же время его архитектура все
отчетливее приобретала новые черты, в корне отличные от пышности и затейливости, свойственной
зданиям середины века.
Для Львова 70-е годы XVIII столетия целиком ушли на учение, начиная с азов. Круг его занятий
был весьма широк, и он многое постиг основательно.
Львов сложился не только как интересный и своеобразный поэт, отличный рисовальщик и гравер.
Сослуживец Львова, высоко ценивший его таланты, Михаил Никитич Муравьев (отец декабристов
Муравьевых) вспоминал: «Все искусства имели прелести свои для чувствительного сердца Львова.
Музыка, стихотворство, живопись, лепное художество, но предпочтительно архитектура стала
любимым предметом его учения». Львов стал заметным в столице архитектором.
К сожалению, мы не знаем, где, когда и у кого учился Львов мастерству зодчего. Но разве известно
точно, как позднее стал архитектором Андрей Воронихин?
Известно, что Львов много читал, что в его библиотеке были специальные книги по архитектуре.
Но нельзя стать архитектором, основываясь только на чтении и даже тщательном изучении книг:
нужна практика, опыт, чье-то руководство, живой совет и живой пример. Разумеется, были в
Петербурге той поры крупные архитекторы, у которых мог бы он учиться, но, к сожалению, ничего
про подобные занятия нам неизвестно. Львов несколько раз по долгу службы бывал в Германии,
Франции, Италии, Испании и, по единодушному свидетельству современников, многое постиг там.
Львов не получил систематического специального образования, но его нельзя считать дилетантом, —
настолько высоко профессионально творчество зодчего.
Неизвестный художник. Портрет М. Ф. Соймонова.
Первая его длительная поездка за границу приходится на 1776 — 1777 годы. В эту поездку Львова
взял с собой Михаил Федорович Соймонов, ставший к тому времени директором горного
департамента и горного училища. Вместе с ними поехал служивший под началом Соймонова
большой приятель Львова, талантливый баснописец И. И. Хемницер. Для Львова особая прелесть
поездки заключалась в том, что у него не было определенных служебных обязанностей и он мог
свободно располагать временем. Хемницер оставил в своем дневнике подробное описание
путешествия; они побывали в Дрездене, Лейпциге, Кельне, Амстердаме, Антверпене, Брюсселе,
наконец, в Париже. Везде друзья осматривали местные достопримечательности, картинные галереи,
бывали на лучших спектаклях. Вернувшись в августе 1777 года в Петербург, Львов вскоре встретил
своего друга по Измайловскому полку Михаила Никитича Муравьева, который в письме к отцу
сообщал: «Н. А. Л. очень доволен своим путешествием: он имел случай удовольствовать свое
любопытство, особливо в художествах, которым учился...» Эта фраза позволяет предположить, что в
течение восьмимесячного путешествия Львов находил время для серьезных занятий. При его
необыкновенной способности схватывать знания буквально на лету он и за короткий срок многому
мог научиться. Лет через тридцать, уже после смерти Львова, рассказывая о сложной, бурной,
творчески насыщенной жизни своего друга, тот же Муравьев писал: «Много способствовали к
образованию вкуса его и распространению знаний путешествия, совершенные им в лучшие годы
жизни, когда чувствительность его могла быть управляема свойственным ему духом наблюдения. В
Дрезденской галерее, в колоннаде Лувра, в затворах Эскуриала и, наконец, в Риме, отечестве искусств
и древностей, почерпал он сии величественные формы, сие понятие простоты, сию неподражаемую
соразмерность, которые дышат в превосходных трудах Палладиев и Мишель Анжев».
Ж.-Л. Монье. Портрет М. Н. Муравьева.
Быть может, во время этих путешествий Львов встречался с кем-то из европейских архитекторов,
помогавших ему советами, и уж несомненно тщательно изучал памятники классической древности и
эпохи Возрождения, — без этого в те времена не обходился ни один зодчий.
* * *
К 1780 году — это год приезда в Россию Джакомо Кваренги, ставшего впоследствии одним из
столпов русского классицизма, — Львов уже архитектор с отчетливо определившимися вкусами.
Этот год был для Николая Александровича во многих отношениях решающим, поворотным. До
сих пор Львов подавал надежды, учился, искал. Но только к тридцати годам дарования его начали
проявляться бурно и сделались наконец вполне явными для окружающих.
В начале 1780 года произошло и важное в жизни Львова событие: он обвенчался с Марией
Алексеевной Дьяковой — дочерью сенатского обер-прокурора. Романтическая история этого брака,
долго бывшего тайной для окружающих, отчетливо рисует независимый характер обоих молодых
людей, решивших пойти наперекор вековым традициям.
Выйдя из Измайловского полка и поступив на службу в Коллегию иностранных дел, Николай
Александрович некоторое время жил у Юрия Федоровича Соймонова, а с 1777 года поселился в доме
своего тогдашнего начальника — влиятельного и умного дипломата П. В. Бакунина. В те годы
распространенным явлением были домашние театры, и у Бакуниных частенько устраивались
спектакли, в которых принимали участие и профессионалы, в том числе такой корифей русской
сцены, как Иван Афанасьевич Дмитревский, и актеры-любители. Среди них выделялась своим
очарованием и сценическим темпераментом молоденькая Машенька Дьякова, которую горячо и
беззаветно полюбил Николай Александрович. Чувство это оказалось взаимным.- Но непреодолимым
препятствием на пути к счастью встала воля родителей девушки. У Львова еще не было твердого
служебного положения, не было и значительного состояния, а на его блестящий ум и обаяние
умудренные жизненным опытом Дьяковы смотрели другими глазами, нежели их дочь. Словом, они
начисто отказали Львову, отказали не только в Машиной «руке», но и «от дома» — чтоб меньше
соблазна было, запретили даже переписку. Но этот запрет привел к тому, к чему приводили испокон
века подобные запреты, — ко всевозможным уловкам и обходным путям. Николай Александрович,
бродя без конца около дома, улучает момент, чтобы передать любимой томик «Календаря муз», куда
его рукой вписаны такие строки:
Л. Г. Левицкий. Портрет М. А. Дьяковой.
Нет, не дождаться вам конца,
Чтоб мы друг друга не любили,
Вы говорить нам запретили,
Но знать вы это позабыли,
Что наши говорят сердца.
Найти выход помог друг Николая Александровича — поэт Василий Васильевич Капнист. Он был
