не фатализм. Тот, кто ретроспективно задается вопросом об открытости исторических ситуаций, не может честно исключать того, что в конкретном случае они могут оказаться куда менее открытыми, чем это хотелось бы наблюдателю.
Некоторым читателям может показаться старомодной книга, в которой больше повествуется о событиях, чем о структурах. Однако структуры можно до определенной степени разглядеть внутри событий, а повествование может также обернуться анализом. Правда, в обоих случаях следует предполагать, что все изложенное в книге направляется стремлением найти ответ на заданный вопрос: как могли случиться события 1933 г.? Попытка ответить на него предпринимается только в конце книги. Насколько она убедительна — решать читателю.
Глава I
Противоречивое наследие
В марте 1921 г., ровно через два с половиной года после краха Германской империи, теоретик социал-демократии Эдуард Бернштейн, которому исполнился тогда 71 год, закончил свою книгу «Немецкая революция: ее происхождение, ход и последствия». Книга была его попыткой объяснить себе и современникам, почему революция в Германии пошла по менее радикальному пути, чем все великие революции в истории. Бернштейн назвал две основные причины умеренного характера немецкой революции. Первой стала степень общественного развития Германии. Чем менее развиты общества, гласил первый тезис Бернштейна, тем легче они переносят меры, направленные на радикальные изменения. «Однако чем разнообразнее внутреннее устройство общества, чем изощреннее разделение труда и сотрудничество всех его членов, тем выше опасность, что при попытке радикального переустройства его формы и содержания за короткое время, да еще и с применением насилия, жизнеспособности этого общества будут нанесены тяжелейшие повреждения. Независимо от того, отдавали ли себе в этом отчет ведущие деятели социал-демократии теоретически, но они осознали это исходя из реального опыта, а затем соответствующим образом направляли свою практику революции».
Второй причиной замедления революции Бернштейн назвал уже достигнутую Германией степень демократии: «Какой бы отсталой ни была Германия в важнейших вопросах политической жизни из-за продолжающегося существования полуфеодальных учреждений и могущества военных, все же в области государственного управления она достигла такой ступени развития, при котором уже простая демократизация имеющихся учреждений означала большой шаг к социализму. Зачатки этого процесса проявились еще до революции. Элементы демократии, которые удалось создать в империи, в отдельных землях и на местном уровне, под влиянием представителей рабочих, проникнувших в законодательную власть и систему управления, оказались действенным рычагом поддержки законов и мер, лежавших в русле социализма, так что кайзеровская Германия могла сравниться в этих областях даже с политически развитыми державами» {1}.
Если коротко сформулировать основной тезис Бернштейна, Германия не была готова к радикальному обновлению, поскольку, с одной стороны, была слишком развита индустриально, а с другой — слишком демократична. Обратимся к первой части этого двойного аргумента. Все «классические» революции Запада — Английская XVII века, Американская 1776 г. и Французская 1789 г., на деле произошли еще до массового перехода к индустриальному способу производства, т. е. состоялись преимущественно в аграрных обществах. То же самое можно сказать и о великих восточных революциях, русской и китайской. В аграрных обществах большинство населения может длительное время самостоятельно обеспечивать себя важнейшими для жизни ресурсами. Радикальная смена государственного аппарата в таких обществах возможна без возникновения экономического и социального хаоса. Иначе обстоит дело в сложных индустриальных обществах с разделением труда. Существование большинства населения здесь настолько зависит от услуг государства и муниципалитетов, что распад общественных служб целиком парализует жизнь общества. Следствием этого становится, как удачно выразился современный историк Рихард Лёвенталь, враждебный революции «антихаос-рефлекс» индустриального общества {2}.
Не обязательно было числиться сторонником Социал-демократической партии Германии большинства под руководством Фридриха Эберта, чтобы уже в конце 1918 г. прийти к тем же выводам, что и общепризнанный критик Маркса Эдуард Бернштейн, который в 1917 г. вышел из Социал-демократической партии Германии (СДПГ) в знак протеста против одобрения ею военных кредитов и временно присоединился к Независимой социал-демократической партии Германии (НСДПГ). Так например, газета «Друг народа», орган НСДПГ в Брауншвейге, писала 23 ноября 1918 г.: «Экономическая жизнь организована наподобие машины. Все части находятся во внутренней связи друг с другом… Организм цивилизованного народа невероятно сложен. Он не может преодолеть различного рода перебои, не распавшись через непродолжительно время» {3}.
В том же духе высказывался в 1920 г. Генрих Штрёбель, ведущий представитель правого крыла независимых социал-демократов. «Диктатура советов и немедленная полная социализация были в Германии абсолютно исключены. Факт того, что крайне пролетарски настроенные левые вообразили себе, что смогут в точности повторить в Германии русский образец, был следствием губительного непонимания экономических и политических возможностей стран. В аграрной России, где лишь десятая часть населения существовала за счет промышленности, даже долгосрочный паралич и разруха индустриального производства не смогли довести страну до катастрофы. Рабочие, лишившиеся своих мест, нашли убежище в деревне или в Красной армии. Между тем в Германии за счет промышленности и торговли живут две трети населения — и как они смогли бы существовать, куда могли бы податься эти 40 миллионов человек, если бы опрометчивая, непродуманная социализация производства привела в ступор всю индустриальную систему?» {4}
Таким образом, с точки зрения критически настроенных современников, тот факт, что Германия принадлежала к высокоразвитым промышленным странам, с самого начала очертил границы революции. Вместе с тем именно индустриализация стала предпосылкой для революции, состоявшейся в 1918–1919 гг. Характерное для Германской империи противоречие между прогрессивным общественным состоянием и отсталой политической системой погрузило страну в долгосрочный кризис задолго до 1914 г. Не будь этого противоречия, дело никогда не дошло бы до попытки революционного разрешения кризиса.
Коренное противоречие Германской империи вытекало уже из самой логики ее основания. В 1848–1849 гг. провалилась попытка либералов и демократов создать единую и одновременно свободную Германию. «Революция сверху», которою Бисмарк провел между 1866 и 1871 гг., стала ответом на провал революции снизу. Основание империи принесло Германии столь желанное единство. Однако Бисмарк не мог и не хотел предоставлять немцам свободу в духе парламентской системы и, следовательно, политического господства либеральной буржуазии. Одержав в 1866 г. победу над Австрией, он выполнил те либеральные требования, которые были совместимы с интересами правящей элиты старой Пруссии — династии, аристократии, армии и высшего чиновничества. Либеральная буржуазия могла свободно реализовывать себя в сфере культуры и промышленности, а также в существенной мере влиять на законодательство. Однако центр государственной власти, собственно управление страной, был для этого слоя в бисмарковской Германии закрыт.
В гражданской сфере управления вторая Германская империя была ограничена конституцией: распоряжения монарха нуждались в министерской визе. Однако военная власть короля Прусского, бывшего одновременно Германским императором, не подчинялась конституционному требованию санкции министерской подписи. Таким образом, в конституционную действительность
