Из этих наблюдений видно, в каком направлении менялся со временем смысловой вектор сказания об Ольгиной мести. В летописной обработке яркий языческий колорит сказания, естественно, поблек, и на первый план выступила сухая «графика» сюжета: «мудрость» (хитрость) Ольги и собственно месть. Ученые монахи совлекли со святой княгини, «матери русских князей», одежды языческой жрицы, запачканные запекшейся кровью человеческих жертв, и нарисовали образ изобретательной и беспощадной мстительницы за убитого мужа — образ, не потерявший своей привлекательности для крещеных русских людей конца XI — начала XII в.
Сказав все это, приходится добавить, что обильная уснащенность сказания об Ольгиной мести фольклорными мотивами и подробностями едва ли пошла на пользу исторической достоверности. Заключительная его часть, вероятно, в большей степени соответствует действительности, так как способы и последствия усмирения «Деревьской земли» не противоречат обычному образу действий русов в чужих землях, известному по другим источникам. Искоростень был сожжен, градские «старейшины» пленены (видимо, в целях получения за них выкупа, или, быть может, взяты в заложники), а «прочая люди овых [иных] изби, а другия работе предасть мужем своим, а прок их [остальных] остави платити дань. И возложиша на ня дань тяжку...». Две части дани шли Киеву, а одна — Вышгороду, «бе бо Вышегород Ольжин город»[218].
Переславско-Суздальская летопись знает размеры и состав «древлянской» дани: «И платить повеле [Ольга] по две куне чръных, по две веверицы и скоры и мед и давати...» Но эта запись скорее отражает современные летописцу реалии XII—XIII вв. По всей вероятности, «тяжкая дань», возложенная Ольгой на «древлян» (в нарушение прежнего обещания: «аз бо не хощу тяжьки дани взложити, якоже и муж мой»), в количественном отношении соответствовала прежней «черне куне», которую взимал с них Свенгельд, то есть была двойным обложением; о качественных ее показателях вряд ли можно сказать что-то конкретное. Вообще «черная куна» постоянно сопутствует летописным сообщениям о наложении дани на «древлян», начиная с правления Олега.
С падением Искоростеня судьба «Деревьской земли» была решена: все «древлянские» грады предались Ольге, которая «прия землю ту, иде к Кыеву».
Глава 3
ВО ГЛАВЕ «КНЯЖЕНИЯ»
Опекунша или глава Русской земли?
Прежде чем перейти к обозрению государственной деятельности Ольги, мы должны рассмотреть вопрос о легитимности ее власти.
Говоря об Ольге-правительнице, чаще всего полагают, что вдовая княгиня правила от имени своего сына, которого она временно заместила на киевском столе. Тем самым Ольге отказывают в самостоятельном источнике ее властных прерогатив, определяя их как регентские по существу[219]. Поступая таким образом, ученые следуют летописной традиции. При всем пиетете, питаемом к Ольге древнерусскими книжниками, последние решительно отказались считать годы ее правления самостоятельным княжением. Повесть временных лет не включила Ольгу в именной перечень первых русских князей (статья под 952 г.), изобразив ее всего лишь опекуншей законного наследника Игоря, малолетнего Святослава. Статья под 972 г. подводит итог его жизни словами: «И бысть всех лет княжения Святославля 28», то есть ведет отсчет его княжения с момента смерти Игоря в 945 г. (по летописной датировке). Этот взгляд на государственный статус Ольги после гибели ее мужа, в сущности, никогда не был ни достаточно аргументирован, ни серьезно оспорен.
Между тем основания для ревизии есть. Мы располагаем первостатейным по важности источником — трактатом Константина Багрянородного «О церемониях», содержащим список посольства княгини Ольги к византийскому двору. До сих пор исследователи, за редкими исключениями, проявляли к нему интерес только в связи с обстоятельствами Ольгиного крещения. Но его информативность отнюдь не ограничивается рамками этой темы. Жесткие этикетные требования византийского двора расставили прибывшую «русь» по ступеням иерархической лестницы, благодаря чему у нас есть отличная документальная основа для характеристики верхушки древнерусского общества в период правления Ольги. В этом отношении список Ольгиного посольства имеет такое же значение, как договор 944 г. — для изучения политической иерархии русов во время княжения Игоря.
Вот наиболее полный список участников первой аудиенции, с указанием в скобках сумм денежных подарков, полученных данными лицами от императора, что, наряду с местом лиц в списке, служит важным показателем их общественного достоинства:
1. Ольга, «архонтисса Росии» (500 милиарисиев[220]).
2. Ее «анепсий» (30 милиарисиев).
3. 8 «людей» Ольги (по 20 милиарисиев).
4. 6 «архонтисс-родственниц» Ольги (по 20 милиарисиев).
5. Личный переводчик Ольги (15 милиарисиев).
6. 20 послов «архонтов Росии» (по 12 милиарисиев).
7. 43 купца (по 12 милиарисиев).
8. 2 переводчика (по 12 милиарисиев).
9. Священник Григорий (8 милиарисиев).
10. 18 «отборных прислужниц» Ольги, «ее рабынь» (по 8 милиарисиев).
11. «Люди Святослава»[221] (по 5 милиарисиев).
12. 6 «людей посла» (по 3 милиарисия).
Опытный глаз Константина различил внутри пестрой толпы приехавших русов подлинные отношения социально-политической иерархии, существовавшие между ними на тот момент и скрытые дымкой времени от взора летописца. Величина денежной дачи делит 12 категорий лиц, составивших русское посольство, на 8 разрядов (подарки по 500, 30, 20, 15, 12, 8, 5 и 3 милиарисия), в порядке убывания значения их посольского статуса.
Самое почетное место отведено Ольге. Константин величает ее «архонтиссой Росии», признавая за ней великокняжеский титул погибшего Игоря (западноевропейские хронисты, в свою очередь, именуют Ольгу «региной» (regina), то есть королевой). Преподнесенный ей подарок, сравнительная ценность которого (500 милиарисиев, не считая того, что деньги находились в «золотой, украшенной драгоценными камнями чаше») более чем в пятнадцать раз превосходит самую крупную из прочих сумм (30 милиарисиев), подчеркивает безусловное главенство Ольги над остальной «русью». Для Константина Ольга явно не опекунша, не временщица. Будь это не так, рядом с ней находился бы посол Святослава; однако вместо него Ольгу сопровождает «ее анепсий».
Об этом лице историки затруднялись сказать что-либо определенное, кроме того, что термин «анепсий» означал вообще кровного родственника и прилагался, например, к племяннику. Допускали, впрочем, что им мог быть сам Святослав, пожелавший сохранить инкогнито[222], однако забывали объяснить, чем вызван весь этот маскарад (путешествия знатных особ инкогнито — примета совсем другого времени) и почему в таком случае сия страшная тайна самым нелепым образом раскрыта упоминанием «людей Святослава». Указывали еще, что в договоре 944 г. посол одного из двух Игоревых «нетиев» (племянников) назван сразу после посла «Ольги княгини». Но и эта аналогия нимало не проясняет личность анепсия. Племянник Игоря конечно же не состоял с Ольгой в кровном родстве; и потом, невозможно найти разумных причин, зачем ему понадобилось лично отправиться в Царьград, тогда как прочая Игорева родня («архонты», по терминологии Константина Багрянородного) вновь, как и в 944 г., перепоручила представительство своих интересов своим послам.
Загадка анепсия, по моему убеждению, находит свое разрешение в сведениях моравского летописания об Олеге II. Этому источнику известно и кровное родство Олега с Ольгой в качестве ее двоюродного племянника, и его возвращение в Киев, где после смерти Игоря он вошел в круг ближайших сподвижников великой княгини[223]. То и другое полностью согласуется с выдающимся положением анепсия в посольском списке. Кстати, отметим любопытную деталь: Константин не дает анепсию никакого титула и в то же время ставит его весьма высоко над «архонтиссами» и «послами архонтов». Но ничего странного в этом нет. В глазах багрянородного императора потерявший все короны и «столы» Олег, каково бы ни было его влияние при Ольгином дворе, и не мог претендовать ни на какое другое звание, кроме как просто «кровный родственник Ольги».
Вслед за анепсием и «людьми Ольги» (видимо, ее ближними дружинниками, членами княжьего совета) стоят еще одни родственницы великой княгини — «архонтиссы», число которых на втором приеме возрастает с 6 до 16, если только это не ошибка переписчика. Относительно этих женщин выдвигались две догадки. Во-первых, думали, что они могли быть женами «архонтов». Но численность «архонтов» и «архонтисс», как можно видеть, весьма сильно разнится: женщин значительно меньше, а ведь «архонты», скорее всего, были многоженцами. Непонятно также, почему мужья сидят дома, а их жены разгуливают по Царьграду. Наконец, императорские подарки приравнивают «архонтисс» к «людям Ольги» (тем и другим выдано по 20 милиарисиев). «Архонтиссы» явно принадлежали к окружению великой княгини, о чем свидетельствует сам Константин: «Сия архонтисса [Ольга] вошла с близкими [приближенными], архонтиссами-родственницами и наиболее видными из служанок». В связи с этим полагали, что речь может идти о сестрах Ольги и (или) женах ее братьев. Но тогда встают новые вопросы: если это сестры, то почему сплошь незамужние? Если замужние, то почему их мужья отстранены от участия в переговорах? Если это жены братьев, то где в таком случае сами братья или хотя бы их послы и «люди»?
