Глава 4
УСТРОЕНИЕ ЗЕМЛИ
Предание гласит, что, разорив Искоростень, Ольга совершила объезд «Деревьской земли» «с сыном своим и дружиною, уставляюще уставы и уроки; и суть становища ее и ловища». Это известие, вероятно завершавшее эпическое сказание о мести, летописец дополнил своим собственным сообщением о том, что годом позже «иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани; ловища ея суть по всей земле; знаменья [владельческие знаки] и места и погосты, и сани ее стоят в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе. И изрядивши возвратися к сыну своему Киеву...».
Подобная география Ольгиных разъездов безусловно не имеет ничего общего с действительностью, будучи всецело плодом «народного краеведения» — источника, как правило, всеведущего, но крайне ненадежного. Внезапный перенос места действия в Новгород — после семи десятков лет полного забвения этого города, его истории и даже самого его имени (только «словене» дважды всплывают в сообщениях о походах Олега и Игоря на греков) — выглядит очевидной вставкой позднего происхождения, тем более что не названы какие-то особые причины, по которым Ольге необходимо было посетить «словенский» Север сразу же после объезда «Деревьской земли». Вообще, согласно летописной концепции происхождения Русской земли, «уставлением» погостов и даней по Мете и Луге надлежало бы заняться Рюрику и Олегу, и в высшей степени странно, что наводить элементарный административный порядок в Новгородско-Псковских землях приходится Ольге. Непонятно также, почему погосты, оброки и дани нужно «уставлять» только по Мете и Луге, игнорируя другие окраины Русской земли[229].
Сведения о посещении Ольгой «словенского» Севера киевский летописец, скорее всего, почерпнул из новгородско-псковских преданий XI—XII вв. Между тем последние не содержат и зерна исторической правды, что хорошо видно на примере сообщений новгородских летописей об убийстве Игоря «вне града Коростеня близь Старыя Русы». Как уже говорилось, формированию подобных географических представлений способствовало отождествление новгородской Деревской пятины с «Деревьской землей», благодаря чему северорусские земли и оказались единственно упомянутыми окраинами, которые удостоились Ольгиного присутствия[230].
Излишнее доверие к известию Повести временных лет о погостах и прочем приводило к тому, что историки стали усматривать здесь указание на широкие административно-государственные реформы, почти что революционные преобразования, будто бы проведенные Ольгой после подавления «древлянского» мятежа[231]. Но суть данного фрагмента Повести состоит отнюдь не в перечислении Ольгиных «реформ». Подлинный его смысл отлично уловил Н.М. Карамзин: «Историки наши несправедливо думали, что Ольга распорядила в государстве звериную, птичью и рыбную ловлю: здесь говорится о местах, где княгиня забавлялась ловлею, местах известных и в Несторово время под именем Ольгиных»[232].
Объезд княгиней «Деревьской земли», которым заканчивается сказание о мести, побудил летописца представить читателям своеобразную краеведческую справку о достопамятных местах, связанных с именем Ольги. Таких реликвий или именных «Ольгиных» достопримечательностей в средневековой Руси и в самом деле имелось в избытке. Помимо сведений на этот счет Повести временных лет известно, что Ольгино имя носила одна из днепровских переправ: «по Днепру перевоз ея и до ныне словеть». Источники XV в. сообщают об Ольгиной горе близ Пскова. В XVII в. Ольгин камень — внушительных размеров валун — лежал на берегу Волги, в версте от устья Мологи. Другой камень с «Ольгиным следом» — выбитым углублением в виде человеческой ступни — находился на легендарной родине святой княгини — у деревни Выбуты под Псковом[233]. В XIX в. жители Овручского уезда (в бывшей Древлянской земле) показывали любопытствующим туристам и этнографам целый комплекс местных достопримечательностей: «Ольгину долину», «Ольгину гору», «Ольгин колодец» и т. д.
Таким образом, первоочередные государственные мероприятия Ольги были направлены на «уставление» уроков и оброков (известие об учреждении погостов можно не принимать во внимание, поскольку оно относится к мифическому путешествию княгини по Новгородской земле). Под этими терминами вообще понимались различные подати, имеющие точное количественное выражение или измерение, в том числе и нормированная дань. В более поздних памятниках встречаются выражения: «дани по уроку», «а дань имати по оброку». Следовательно, в распоряжениях Ольги не было никаких революционных новшеств. Напротив, «киевская княгиня вводила не столько новые порядки, сколько возвращалась к старым, традиционным, демонстрируя приверженность старине, освященной временем. И главной ее мерой в этом направлении было восстановление (а в некоторых, быть может, случаях и новое подтверждение) фиксированной дани, чему непосредственной причиной явилось восстание древлян, потрясшее Киев и едва не лишившее его прежнего положения и власти в восточнославянском мире»[234].
Нет ничего невероятного в том, что распоряжения эти (отказ от намерения когда-либо в будущем «примыслити большую дань») могли касаться не только крымских готов, но и других данников Киева. Усилия Ольги не пропали даром. Имеется косвенное известие, что ей удалось погасить страсти, вызванные необдуманными действиями Игоря. Византийская «Записка греческого топарха» сообщает о времени, предшествовавшем княжению Владимира, что успехи «варваров» (русов), их «бесстрастность и справедливость» снискали к ним тогда всеобщее уважение, и «города и народы добровольно присоединялись к ним». Пошатнувшееся было политическое основание Русской земли вновь упрочилось.
О других государственных распоряжениях вдовствующей княгини судить нелегко за неимением конкретных данных: Ольга-правительница интересовала древнерусских книжников несравненно меньше Ольги-христианки. Однако нельзя обойти вниманием тот факт, что древнерусская летописная традиция связывает с Ольгиным именем организацию княжеских сел: «есть село ее Ольжичи и доселе»[235].
Своим возникновением они были обязаны массовому захвату русами полона в разгромленной крымской Готии. «Древлянская» челядь была приведена на поселение под Киев и посажена на землю. Вероятно, так и появилось село Ольжичи, чье название означает «собственно, тех людей, которые принадлежали к челяди Ольги и по ее имени получили свое прозвище»[236]. К слову сказать, подобная практика получила распространение во многих древних обществах: пленников «сажали на землю в специальных поселках и взимали с них дань продуктами земледелия и ремесла»[237].
В Русской земле посаженных на землю пленников стали именовать смердами. По древнерусским понятиям, они находились в рабском положении, «работали» на князя, но их эксплуатация осуществлялась в рамках даннической системы: смерды платили князю дань. Кроме того, они обязаны были в случае нужды пополнять княжескую дружину вспомогательными отрядами. Поэтому зависимое население княжеских сел не было ни рабами в классическом понимании этого слова, ни крепостными крестьянами. Наделяя свою челядь орудиями труда и землей из находившегося в его владении земельного фонда, князь смотрел на смердов как на свою собственность. Дети смердов наследовали вместе с юридическим состоянием своих отцов и их добро — как полученное от князя, так и благоприобретенное. Но если смерд умирал бездетным, князь забирал в казну его пожитки, собственно возвращал их себе — подлинному владельцу смердьего имущества. В отличие от челядина, находившегося в домашнем услужении, смерд нес материальную ответственность за противоправные проступки, но судился только княжим судом; обладая крайне низким социальным статусом, он вместе с тем пользовался иммунитетом от посягательств «сильных людей» и членов княжеской администрации. Происхождение смердов из княжеских пленников, наделенных средствами производства и обязанных содержать князя и его двор за счет своего хозяйства, обусловило характерную двойственность смердьего состояния: крайне низкий социальный статус при значительном материальном достатке (обеспечивавшем возможность приобретать вооружение), высокой степени юридической защищенности и широких экономических правах.
Устройство Ольгой княжеских сел положило начало формированию на Руси частновладельческой княжеской вотчины. В.О. Ключевский проницательно заметил, что «самая идея о праве собственности на землю, о возможности владеть землею, как всякою другою вещью, вытекла из рабовладения... Эта земля моя, потому что мои люди, ее обрабатывающие, — таков был, кажется, диалектический процесс, с которым сложилась у нас юридическая идея о праве земельной собственности»[238].
