еще подростками, и даже не их отцы, в основном, кажется, поддерживавшие этот план со стороны, но их матери, которых явным образом лишили права участия в великих кабари [175]. Стараясь понравиться непосредственно старшим из числа их сыновей, Рацимилаху, возможно, стремился обойти их, но также, косвенно, и сотрудничать с ними.
Интерпретация эта подтверждается последующими событиями.
* * *
После непродолжительной передышки военные действия возобновились; клан фариавахи пожаловался на дурное обращение с его членами в Таматаве; после неудачной попытки восстановить согласие обе стороны собрали огромные силы и приступили к переговорам c союзниками. Разразилась война, которая длилась много лет. Закончилась она лишь в 1720 году, после продолжительной осады цитадели бетанимена под названием Варангарумбату. Согласно Мейёру, по своим формам война эта отличалась от всех прежних военных конфликтов на северо-востоке, поскольку и Рацимилаху, и Рамананау использовали современные тактические приемы, заимствованные в европейской практике: если прежде военные действия исчерпывались в основном ночными вылазками (тафикамайнти), то теперь соперничающие союзы прибегали к скоординированным дневным маневрам, устройству укрепленных постов и тактике осадной войны. В значительной части всё это было развитием военизированных форм торговли, общеизвестных на побережье. Действительно, военные действия по большей части заключались в транспортировке, блокировке и перехвате партий риса, скота, оружия и амуниции, следующих в осажденные городки и оборонительные укрепления, а концентрация войск, участвовавших в продолжительных кампаниях, достигала, по оценке Мейёра (без всякого сомнения, преувеличенной) десятка тысяч человек. Между тем, чтобы содержать на довольстве на протяжении сколь бы то ни было значительного времени даже несколько тысяч человек, требовалась какая-то немыслимо изощренная логистика.
Мушкетам в этой войне отводилась особая роль. Обладание двумя сотнями мушкетов, которые Рацимилаху предусмотрительно раздал представителям всех кланов, было его большим преимуществом. Более того, если верить аббату Рошону, оказывать влияние на ход итоговой войны пираты могли одним-единственным способом: делая вид, что обеспечивают снабжение обеих сторон, на деле же выменивать пленных на мушкеты по самому невыгодному расчету и таким образом возвращать в строй воинов бецимисарака [176]. При этом важно иметь представление о том, какую роль в этом конфликте в действительности играло огнестрельное оружие.
Мы уже увидели, насколько велико было значение отдельных элементов огнестрельного оружия (кремней, пороха, пуль) в ритуале: так же, как рогá с рисом отправлялись как предложение мира, кремни и пули посылали неприятелю в качестве изъявления враждебных намерений. Комбинация того и другого (части оружия и символов благополучия) использовалась при принесении присяги. Как я уже отмечал, в обычном смысле фанабоди – чары, сотворенные с тем, чтобы носитель их приобрел сверхъестественную силу – решительно отсутствуют в повествовании Мейёра, несмотря на то, что они, как правило, самым широким образом практиковались в малагасийских конфликтах и, как мы убедились, хорошо документированы в других контекстах. Мейёр не упоминает также о зафиибрагим, антемуру, зафираминиа, любой другой группе, о которых нам известно, что в этом регионе они играли активную роль и специализировались по этой части. Всё это получает, впрочем, разъяснение, если предположить, что основатели Конфедерации бецимисарака сознательно стремились создать сугубо мужскую, воинскую сферу в оппозицию женской, окружавшей пиратов (снова Дарафифи против Махао).
Полагаю, справедливо будет сказать, что ружья в этих рассказах заменяют фанабоди. Мушкеты и были во вполне определенном смысле магическими предметами: столь же таинственными, потусторонними, неуправляемыми и опасными. Тут опять важно подчеркнуть, что огнестрельное оружие, которое в то время было доступно на Мадагаскаре, считалось исключительно ненадежным; европейские торговцы старались сбыть с рук второсортный товар неевропейцам; климатические условия тропиков делали его тем более недолговечным; мушкеты часто отказывались стрелять или стреляли не так, как ожидалось. Использовать подобное оружие в сражении во многом походило на бросок костей: оно могло поразить неприятеля на большом расстоянии, с недоступной для других видов оружия скоростью и силой, но могло также и взорваться в руках стрелка. Отчасти по этой причине мушкеты, бывало, носили перед воинскими колоннами, как в иных условиях – оди или сампи, талисманы-обереги; часто же использование их ограничивалось тем, что военачальник палил в воздух, знаменуя тем начало боевых действий, или начальными залпами перед армиями, которые сходились в сражении, вооруженные дротиками и длинными копьями-ассегаями [177]. Рацимилаху в бытность военачальником, по-видимому, ввел некоторые инновации, в частности – концентрацию огня своих относительно надежных ружей на тех, кто защищал вражеские укрепления, чтобы обеспечить прикрытие штурмующим брустверы [178] – тактика, которую он, судя по всему, подсмотрел у пиратов [179]. Однако сражения по-прежнему проходили в основном врукопашную.
И хотя стратегия ведения войны была направлена на обеспечение или дезорганизацию каналов снабжения (фактически – одновременно с торговыми отношениями), настоящий бой оставался классическим: создавал широкое пространство для подвига, поединков, вызовов на бой и личных выпадов, – одним словом, известным нам еще по героическому эпосу Гомера, исландцев, Мейёри и пр. Вместо отчета о том, как с переменным успехом тянулись кампании и заключались союзы, позвольте мне привести один текст, который дает представление об общем характере происходившего.
Героический поединок
В начале осады Варангарумбату самым славным и умелым воином на стороне бецимисарака был молодой мужчина из клана фариявахи по имени Андриамахери.
Его мастерство в обращении с ассегаем, расстояние, на которое он мог метнуть дротик, ловкость, с которой применял европейское огнестрельное оружие, и главное – его смелость и бесстрашие делали его грозным неприятелем бетанимена. Не было ни единой атаки, ни единого сражения, когда бы он не продемонстрировал любовь к славе и стремление выручить пучок копий, чтобы по возвращении домой повергнуть их к ногам возлюбленной. Могущественные мотивы эти всегда влекли его в первую шеренгу. Все, кто следовал за ним, были уверены в победе; все, кто пытался противостоять ему, терпели поражение или встречали смерть. Сей малагасийский Гектор еще не встретил своего Ахилла, и Рамананау бросил считать соплеменников, поверженных от его руки [180].
Андриамахери, отмечал Мейёр, сам еще не принес клятву верности, но Рацимилаху верил в его преданность безусловно. Однажды Рацимилаху приказал ему совершить отвлекающую атаку на один из горных постов, пока сам во главе основного резерва отправился на перехват колонны снабжения.
Князь ушел. Андриамахери отправился исполнять приказ. Сражение началось. Командующий постом, мужчина великого мужества и преклонного возраста по имени Мандрирези разглядел во главе отряда горячего Андриамахери, сметающего всё, что попадалось ему на пути; Мандрирези раздражен тем, что былая рана, полученная им в последнем бою, может помешать ему вступить в единоборство с неприятелем. Между тем смерть встретили уже четверо его людей. Еще трое пали, перелезая через забор, четвертый – лишь только успел его миновать.
Терпение Мандрирези иссякло.
– О, дикий бык, – сказал он, – рога
