ритуальному погребению тела Андриамахери, которое было освящено закланием двадцати волов на камне памяти гробницы клана [188].
История эта начинается и оканчивается упоминанием гробниц: в первой своей речи Рацимилаху делает упор на постоянном осквернении родовых усыпальниц северян людьми цикоа; завершается война погребением тысяч тел погибших на полях сражений в тех же самых, теперь обновленных, усыпальницах – в материальной основе новообразованного народа. Немало пиратских сокровищ было снято с живых тел и с коммерческих счетов жен и дочерей самих пиратов, чтобы, пройдя через серию героических подношений, быть погребенными с павшими героями и сделаться структурой памяти, вокруг которой предстояло сложиться новообразованному народу – бецимисарака.
Двор, королевство и расцвет занамалата
Немало сокровищ осело, очевидно, и при новом королевском дворе в Амбонавуле, со временем получившей название Фульпуэнт. (Альтернативную резиденцию король содержал по соседству – в Фенуариву.) Теперь должно быть очевидно, что на восточном побережье в этот период – то есть со времен Генри Эвери и Джона Плантейна до времени графа Бенёвского – способность поддерживать видимость могущественного двора с вооруженной стражей и свитой, блистающей драгоценностями, очень мало говорит нам о реальной власти «монарха», о котором идет речь. Это верно, по крайней мере, если «власть» измеряется способностью организовать ритуальный труд и материальные ресурсы окрестного населения. У нас мало свидетельств того, что Рацимилаху был в состоянии мобилизовать население в каком-либо смысле, кроме как собрать войско в случае вторжения извне – как и любой другой военачальник. Да, он старался улучшить коммуникации, заложить систему амбаров во всех больших деревнях, где можно было бы хранить предназначенный для экспорта рис и где могли бы получить помощь путешественники, поощрял развитие дорог. Но такого рода общественные житницы и без того уже существовали, а поставки крупных партий товаров в порты были занятием, которое всегда пересекалось с военными операциями. Наконец, хотя Мейёр указывает, что некоторую часть запасов каждого местного мпандзаки (по его грубой оценке – десятую часть) отправляли в столицу на личные склады Рацимилаху, он также особо подчеркивает, что исполнялось это по усмотрению самих мпандзак, что делало эту систему в значительной степени добровольной [189].
Если Рацимилаху держал при себе нескольких молодых представителей родов мпандзак в качестве «гонцов», а его собственные рабы трудились, управляясь с его запасами, то, по-видимому, для чиновника это было в порядке вещей. Не было ни постоянного совета вождей, ни малейших признаков того, что Рацимилаху стремился создать нечто вроде системы фанампоана у народа мерина, где каждой социальной группе в зависимости от ее происхождения вменялась в обязанность особая форма трудовой повинности на благо монархии. Система ранжирования в кланах не сложилась. Как уже указывалось, археологи не находят свидетельств существования иерархии в поселениях; система из мпандзак трех классов больше не упоминается. Нет признаков того, что зафиибрагимы или иные ритуальные специалисты имели какое-либо систематическое признание или какие-то привилегии; для них понижение в ранге было, по-видимому, необратимо.
Единственным исключением является, конечно, малата (впоследствии занамалата). На последнем этапе войны Рацимилаху был достаточно осмотрителен, чтобы позволить тем, кто достиг призывного возраста, формировать свои особые подразделения, чтобы назначать их, где было можно, на командирские должности и, что важно, освободил малата как класс от принесения присяги, которая связывала всех прочих бецимисарака, включая, разумеется, его самого [190]. Это последнее особенно знаменательно, поскольку посредством присяги фактически утверждалось политическое общество, малата же, соответственно, провозглашались стоящими за его пределами, как своего рода сословие бессменной пришлой аристократии.
Во всяком случае, более справедливо это предположение становится с течением времени. Если создание Конфедерации бецимисарака можно рассматривать как ответ мужчин на самоутверждение женщин, образовавших некий союз с пиратами, то расцвет малата представляется своего рода контрответом. Давайте взглянем на вопрос не с точки зрения самого короля, но с позиции людей, которые возвели его на трон: проблема заключалась в том, что ничего особенного, что отличало бы Рацимилаху от любого прочего малата, в нем не было. Отец его был простой моряк, клан матери – не слишком знатный, трофеи, которые он унаследовал, впечатляли, но нет признаков, которые бы указывали на их уникальность; так или иначе, ко времени, когда война закончилась, добрую половину наследства он уже раздал. По мере того как другие малата становились старше, их матери и родственники по материнской линии, судя по всему, изо всех сил старались, чтобы в тех признали нечто подобное: храбрых воинов, не испытывающих недостатка в ружьях, рабах и предметах заморской роскоши, в равной мере умеющих поддерживать дружеские отношения и с иностранными торговцами, и со всеми прочими гостями. Во всяком случае это объясняет путаные свидетельства путешественников 1730-х годов вроде Косиньи, согласно которым Рацимилаху был просто одним военачальником среди многих, и, возможно, объясняет даже игривую инсинуацию самого Рацимилаху, заявившего коммодору Даунингу, что отец его был самым известным среди всех пиратов.
Матери их, похоже, изо всех сил следили также и за тем, чтобы малата сочетались браком исключительно в пределах той же самой группы, что было, разумеется, важно, поскольку именно это сделало разрозненную и гетерогенную стайку подростков, каковой они являлись в начале военных действий, настоящим социальным классом – занамалата («детей мулатов»), а со временем и зафималата («внуков мулатов»), как они называются и поныне. Последующая история этой группы [191] потенциально представляет собой богатое поле для будущего изучения. Систематических этнографических исследований среди занамалата, равно как и собирания их фольклора, по каким-то причинам не проводилось; однако согласно «Этнографии Мадагаскара» Альфреда Грандидье, которая остается для нас наиболее подробным (хоть и несколько скандальным) источником, отдельные роды занамалата со временем сделались господствующими в большинстве тарики, или кланов, бецимисарака [192]. С другой стороны, занамалата в целом старательно обособляли себя от бецимисарака. Отдельные семьи занамалата демонстративно игнорировали некоторые аспекты жизни, обычные для бецимисарака: пренебрегая типичными гендерными ролями при полевых работах [193], отказываясь от обряда обрезания детей мужского пола [194] или от обычая временного погребения, помещая усопших непосредственно в родовую гробницу [195]. Другими словами, при каждой локальной группе со временем сложился свой локальный класс князей-чужеземцев или, по-моему, «внутренних чужаков» – иноплеменников для своих малагасийских соседей, но малагасийцев для чужестранцев.
* * *
Парадокс заключался тут в том, что умножение числа юных князей-чужеземцев, судя по всему, в конечном счете имело результатом в большей степени укрепление, чем подрыв эгалитаризма в остальной части общества. Бецимисарака, изначально название политической коалиции, было принято в качестве названия народа в целом (я использую здесь термин «народ» в том двояком смысле, в каком он часто используется как на
