голову любого, кто нарушит только что принятые обязательства. Более изощренные версии подразумевали убийство и нанесение страшных увечий какому-либо животному; труп его демонстрировал судьбу, которая ждет любого, кто не сдержит клятву. Одно из самых ранних известных нам упоминаний о такого рода церемониях – это, конечно, описание в «Истории пиратов» Джонсона [164] заключения союза между Натаниелем Нортом, капитаном пиратов в Амбонавуле, и неким неизвестным малагасийским князьком, которое должно было совершиться всего за несколько лет до великого кабари Рацимилаху, и которое почти в точности принимает ту же классическую форму, включая переплетение пальцев и призывание страшных бедствий на того, кто нарушит данную им клятву [165].* * *
Создается впечатление, что рассказы о такого рода союзах сделались самостоятельным жанром фольклора. В то время как Мейёр отмечает, что прения на том великом кабари, из которого выросла Конфедерация бецимисарака, были самым ярким из всего, что могли припомнить его информанты, и в некоторых местах даже приводит некоторые доводы за и против войны, главное внимание его однозначно приковано к деталям приведения к присяге; поэтому можно предположить: это и есть то, что запомнили его информанты и что показалось им достойным пересказа. Слова, которые при том произносились, и действия, которые совершались, были одновременно декларацией независимости и конституционным документом, посредством которых в буквальном смысле создавались, то есть были воплощены в жизнь, новые политические реалии.
Если это так, то для нас особенно знаменательно, что ритуалы принесения присяги, по сообщению Мейёра (не только в этом случае, но и в других подобных, о которых упоминается позже – в связи с созданием Конфедерации бецимисарака), существенным образом отличаются от обычной модели. При этом наблюдаются два главных отличия.
Прежде всего, они совершенно явно сложились в результате синтеза традиционных малагасийских ритуалов принесения клятвы и соответствующих обычаев у пиратов. Мы уже цитировали пассаж Даунинга, в котором малагасийские вожди принуждают своих гостей выпить по стакану морской воды, разведенной с порохом – каковую «церемонию… они переняли у пиратов» [166]. Здесь же используется не только порох, но также кремни и мушкетные пули; однако порох, ясное дело – самый важный элемент, что подтверждается тем фактом, что лишь порох собирается для церемонии в складчину: по определенной мере от каждого из вождей.
Во-вторых, присяга не следует здесь обычной формуле обращения к некоему дружественному духу с просьбой покарать всякого, кто нарушит клятву, ни один из символических предметов здесь не соотносится с бедствиями, которые должны обрушиться на головы клятвопреступников, буде таковые обрящутся. Это исключительно необычно. В сущности, мне неизвестны упоминания о каких-либо иных случаях малагасийской фатидры, ритуала принесения клятвы (включая все, о которых я слышал или которым был свидетелем во время полевых исследований), когда заклинаниям бедствий такого рода не отводится центральное место – исключая те, в которых эти заклинания отсутствуют в принципе. В нашем случае, напротив, заклинание призывает напасти лишь на врагов союза – так же, как во многих малагасийских заклинаниях оружия (оди баси) [167] выражается пожелание, чтобы мушкеты противника не поражали цели; и далее подобным образом, скажем, при жертвоприношении, выражается пожелание здоровья и благополучия всем участвующим. Ничего из того обычно не встречается в политических соглашениях. Объяснение этому может быть лишь одно: таким образом подчеркивается, что созданный политический субъект по сути своей – форма не принуждения, даже не добровольного принятия на себя обязательств, которые становятся принудительными, как только были приняты – общественный договор в классическом смысле, но коллективное преобразование деструктивной силы (мушкетов и пороха) в некую силу коллективного процветания и благополучия.
Между тем как бóльшая часть малагасийских политических соглашений (и многие африканские) следуют именно классической форме общественного договора [168], договор бецимисарака – по крайней мере, как он описан Мейёром, представляется расчетным отклонением, попыткой не обратить насилие против насилия для поддержания социального порядка, но превратить его в нечто совершенно иного рода.
Рацимилаху стал королем
Возможно, не следует заходить в этом смысле слишком далеко, так как в следующий раз, когда подобные присяги принимались, в них были включены новые элементы (заклятия врагов, заклинание всеобщего благополучия и изобилия), а в конце и проклятие. Пробежимся галопом по этой истории. Вновь учрежденная армия выступила и осадила окруженный палисадом портовый городок Фенуариву. После нескольких первых стычек цикоа, которые, по-видимому, использовали обширные болотистые поля рядом с городом для выращивания риса, чтобы продавать его на проходящие суда, были обмануты ложным чувством безопасности, а затем попали в засаду во время сбора урожая; что позволило Рацимилаху дать им насмешливое прозвище – бетанимена, т. е. «великая красная грязь» – по красной почве, прилипавшей к телам спасавшихся бегством. (Так с тех пор и стали звать их в дальнейшем.) После этого ловкого маневра под Вухимасиной, позволившего северянам штурмовать город, Рамананау обнаружил себя запертым в горной столице, и, испытывая всё большие трудности со снабжением, принужден был просить мира. Он предложил уступить Фенуариву и Амбонавулу, но просил сохранить за ним самый южный порт – Таматаве.
Собрали новое великое кабари, на котором Рацимилаху сумел убедить колеблющихся мпандзак принять предложение с обещанием незамедлительно начать военные действия в случае, если с любым из народа бецимисарака в Таматаве обойдутся дурно. В итоговом соглашении племенем бетанимена Рацимилаху был признан «королем Фульпуэнта» (мпандзакой Амбонавулы), а народом бецимисарака одновременно бессменным военачальником; иначе говоря, он должен был руководить боевыми действиями против бетанимена в случае нового конфликта.
Прежде, нежели мпандзаки Севера вернулись по домам, Рацимилаху со своими соратниками созвали итоговое кабари в Амбонавуле, чтобы договориться, какие в точности права и обязанности подразумевает его новый пост «вождя на вечные времена». И снова текст Мейёра [169] не конкретизирует политические итоги; вместо того автор на некоторое время задерживается на деталях ритуала.
Вначале один из присутствовавших мпандзак (кто именно, он не сообщает) объявляет, что Рацимилаху предстоит стать их бессменным военачальником с правом передать пост своему потомку по имени Рамаруманумпу («Тот, кто командует многими») и что все собравшиеся здесь отныне будут прозываться народом бецимисарака. Всё это было явно отрежиссировано заранее, поскольку
едва оратор закончил говорить, как появился распорядитель присяги со щитом, на котором нес золото, серебро, порох и имбирь вместо печати. Все мпадзаки приблизились. Он сделал каждому надрез в области солнечного сплетения. Собрав кровь на ломти имбиря и наполнив водой посудину, он перемешал то, что получилось; после чего, ударив в щит, подал знак договаривающимся погрузить в посудину кончики их копий, и, отойдя на пару шагов назад, выпрямившись и возведя очи к небесам, произнес следующее… «Боже милостивый, превыше всякой милости, духи-заступники человеков, благие
