молодые люди, по-видимому, принявшие на себя ведущую роль в разработке идеи союза и его создании, взяли в качестве одной из моделей команду пиратского судна и пиратские формы социальной организации, то это тоже едва ли достойно удивления: в конце концов, то были чужеземные формы организации, с которыми они, скорее всего, имели опыт непосредственного взаимодействия. Джонсон в своем исследовании объясняет, что пираты, избрав Натаниеля Норта «капитаном» всех пиратов Амбонавулы, на деле вполне осознанно перенесли социальную организацию своих кораблей на твердую землю, причем, как утверждает автор, именно в расчете на то, что она произведет впечатление на их малагасийских соседей как образец мудрого правления. Даже те из них, кому довелось путешествовать в Европу или Индию, скорее всего, делали это в компании пиратов.
Наконец, надо сказать, что политический синтез в некоторой степени – именно то, чего следует ожидать в контексте, охарактеризованном историком Кевином Макдональдом как «гибридная культура, смесь обрядов и ритуалов прибрежных малагасийских народов» [156], которая выражается в употреблении вяленого мяса, ритуальных тостах или обрядах кровного братания (мателотаж у пиратов и малагасийская фатидра). В следующем разделе я проанализирую рукопись Мейёра в свете этой идеи. К сожалению, нам не доступны дискуссии соратников Рацимилаху, в ходе которых зарождался проект. Однако мы знаем кое-что о ритуальных формах, посредством которых авторы воплотили свой проект в жизнь: формы эти детально сохранились в народной памяти.
Брошенный вызов
Вот как начинается рассказ Мейёра.
В 1712 году Рацимилаху, тогда восемнадцати лет от роду, только что возвратился в Фульпуэнт (Амбонавулу) из своей неудачной поездки в Англию и пришел к убеждению, что сплотить антаваратра против цикоа возможно единственно посредством некоего драматического жеста – coup d’éclat. Тогда он отправил своего кузена Андриамбулу в столицу цикоа с бычьим рогом, наполненным рисом, но на лбу у посланника была белая фелана, традиционный отличительный знак партизан в военное время [157]. Вручив рог королю с пожеланием процветания, он пояснил, что Рацимилаху держал совет со своими предками, и те показали, что у Рамананау, военного вождя цикоа, нет никаких оснований для претензий на северные территории, и что если Рамананау желает жить с ним в мире, то должен вернуться в свою страну; впрочем, прибавил посланник, Рацимилаху расположен позволить цикоа по-прежнему контролировать Таматаве, самый южный порт, так что народ его не будет отрезан от внешней торговли вполне. Излишне говорить, что Рамананау отвечал с презрением. Он отверг рог, воздержался от ответного жеста и посоветовал Рацимилаху, не мешкая, убраться из Фульпуэнта, не то, мол, пошлет ему «кремень и мушкетную пулю».
С несколькими соратниками Рацимилаху бежал вместе со своими сокровищами и арсеналом на Сент-Мари.
Тут важно подчеркнуть некоторые аспекты этого отправного обмена посланиями, опущенные ранними толкователями. В рукописи сообщается, что отец нашего героя возвращает сына из Лондона в Амбонавулу (Фульпуэнт), но нет ни малейшего предположения, в каком качестве. Вместо того просто упоминается, что он тщетно пытался убедить местных малата или вождей поднять восстание. Однако, когда Рамананау через своего эмиссара отправляет ему послание, к Рацимилаху он обращается вовсе не как к простому жителю.
Рацимилаху не получит от меня ни тандроки [рога. – Д. Г.], ни вари [риса. – Д. Г.]. Мою фелану я объявлю в свое время.
Скажи ему: Рамананау командует многими народами, населяющими территорию от Мануру до Ангунци. Если он дозволил тебе обосноваться в Фульпуэнте, то исключительно принимая во внимание услуги, которые оказал ему твой отец; однако он никогда не освобождал тебя от покорности ему как правителю страны. Ему известно, что ты являешься сыном уважаемого белого человека, но достоинства его не отменяют факта его инородства. Мать твоя была дочерью простого вождя второго уровня, и у тебя нет права на долю власти. Поскольку же ты запамятовал свое положение инородца и свой долг подданного, Рамананау предписывает тебе покинуть Фульпуэнт и отправляться куда-либо в другое место. Молись душам своих предков, да укрепят тебя: ибо вскоре уже понесешь наказание за свою дерзость [158].
Кажется маловероятным, чтобы Рацимилаху требовалось разрешение на то, чтобы просто жить в доме отца. Пассаж этот приобретает смысл, только если Рацимилаху признаётся не рядовым жителем городка – мéста, которое спустя всего несколько лет после гибели Натаниеля Норта [159] переполняли пираты и действующие, и на отдыхе, их жены и дети, их малагасийская родня, торговцы и нахлебники, – но облеченным каким-либо должностным положением. Отец его был союзником цикоа, доверившим сыну, несмотря на его юность, некую официальную роль в порту – вероятно, потому что тот умел читать и писать, владел языками и был на короткой ноге с туземцами, – роль своего рода посредника или надзирателя в торговых вопросах.
Тому факту, что послание Рацимилаху доставил его кузен Андриамбула, это также придает особое значение. Рацимилаху предстает здесь не как дитя пиратов, но как «глава рода зафиндрамисоа», и говорит от лица предков матери; того более: Андриамбула, сын брата его матери – что в обычных условиях ставило его выше по статусу – выступает в качестве посланника, то есть подданного. Таким образом, Рацимилаху добивался разом нескольких целей: заявлял претензии на первенство в клане, несмотря на то, что вел свое происхождение, как принято было считать, по второстепенной, женской («дети девочек») линии, и отвергал сам порядок наследования власти в союзе цикоа: как то, какой пост он мог занимать в своем статусе малата, так и общую систему рангов, которая отодвигала его на второй план.
Великое кабари
Возвращаемся к повествованию. Небольшая группка мятежников быстро освоилась на материке, в деревне Амбицика, на севере острова, при впадении реки Мананары в Антунгильскую бухту, где их непокорность вызывала всеобщее восхищение; мпандзаки кланов, проживавших по соседству, прибыли с дарами – скотом, рисом, овцами и птицей. Наконец, все собрались на великое кабари.
В рассказе Мейёра об этом кабари в контексте нашего исследования обращают на себя внимание две вещи: во-первых, отсутствие на нем женщин, а во-вторых – использование политического ритуала, который очевидно представляет собой синтез обычаев малагасийского и пиратского.
Устранение женщин демонстрирует, в какой степени создание двух мятежных республик, цикоа и бецимисарака, связано с утверждением власти мужчин над «городами женщин» побережья. Со всех великих учредительных собраний женщины однозначно изгонялись. Более того, авторы источников, похоже, осведомлены, насколько это было необычно. Вот соответствующий пассаж из Мейёра (отметим в нем вычеркнутое предложение): этнографии в нем больше, чем во всём остальном тексте рукописи.
Словом кабари малагасийцы называют любое собрание индивидуумов по какой бы то ни было причине и с особой целью. Бывают кабари друзей, семей, деревень, племен, всей провинции. Женщины никогда в них не участвуют
