type="note" l:href="#n_160">[160]. Важность кабари зиждется исключительно на его поводе. У этих странных людей, любителей новостей, для которых время – ничто, всё годится быть материалом для кабари; кабари могут созвать, чтобы послушать о приключениях путешественника, объявить о том, что вдалеке слышали выстрел пушки, видели судно, что приехала новая группа белых с товаром; комментариям тут нет конца. У них не бывает ничего пустячного, не стоящего серьезного отношения. Отчеты обычно сопровождаются фантастическими прикрасами <…> Все сидят на земле, согнув ноги, сложив руки на груди, подбородки на коленях, над правым плечом запахнут лоскут ткани; с самым серьезным видом они курят трубки с терракотовыми чашами и тростниковыми чубуками; затянувшись раз-другой, передают трубку дальше; пьют, когда есть, медовуху или арак из тыквы-горлянки, которую тоже передают по кругу. Такие кабари проводят или в домах, или, если не хватает места, на свежем воздухе [161].
Это картина, конечно, сугубо мужского общения, однако устранение женщин в буквальном смысле подвергнуто здесь стиранию: автор или редактор вычеркнули в тексте фразу, поскольку на деле женщины не устранялись от участия в повседневных политических дискуссиях ни в городе, ни в деревне. У бецимисарака мог быть (а мог и отсутствовать) обычай, распространенный у людей танала, обитающих восточнее на побережье, проводить чисто женские собрания (кабарин’ни вехивави) для рассмотрения вопросов, касающихся самих женщин (например, преступлений против женщин) [162], однако не похоже, чтобы женщины были исключены из политических дискуссий вовсе. Фразу вычеркнули, потому что это была явная неправда, по крайней мере, как обобщение: женщины участвовали не только в повседневных кабари, но и в кабари деревень, на которых обсуждались вопросы, касавшиеся всего общества, проводились суды и ордалии. При этом нет свидетельств об участии женщин в любом из великих, то есть региональных, собраний, описанных в рукописи Мейёра, если не считать упоминания о рабынях, которых иногда дарят, выкупают или освобождают. Тем самым собрания эти утверждали главенство Дарафифи – традиционно мужской военной сферы, над Махао.
Принесение присяги
Мейёр описывает далее, как инициаторы сумели организовать всех по кланам и распределить по возрасту, а не по «богатству или власти», причем каждый клан выдвигал мписаку, то есть некий штаб, представитель которого имел полномочия говорить на совете. Рацимилаху начал с того, что принес присягу от имени своего клана и обратился к собранию, призывая народ возвратить контроль над землями, завещанными им теми предками, могилы которых были осквернены цикоа.
Свою длинную речь он завершил грандиозным перечислением ресурсов, что оставил ему отец – оружия и амуниции – бесценных предметов, которые в разумении этого народа служат главным источником власти и процветания.
Никогда еще на их памяти ничто более важное не занимало их ум; каждый счел необходимым изложить свои взгляды; те, кого пугала идея сражаться против власти, хотя бы и узурпаторской, однако же прочно утвердившейся, склоняли остальных к миру; иные переживали из-за бедствий, от которых чаяли видеть страну свою избавленной, но опасались, чтобы внутренние раздоры не сказались на процветании их торговли с белыми людьми. Наконец, иные, и таких было большинство, прославляли войну, не желали слышать ни о чем кроме того и пророчили самый счастливый исход… Мнение их одержало верх. Решение о войне в конце концов было принято единодушно, а общее командование кланом антаваратра [северянами. – Д. Г.] было возложено на Рацимилаху.
Таким образом, решение было принято в результате продолжительного поиска консенсуса (организаторы соорудили временные хижины, зная, что прения, по всей видимости, займут несколько дней); в результате Рацимилаху был избран в качестве филохабе, военачальника конфедерации «народа Севера». Если рассказ Мейёра заслуживает доверия, то представленные аргументы основывались не на абстрактных принципах, но лишь на праве наследования: то были земли предков, оскверненные присутствием чужаков, сами могилы их были осквернены в прямом смысле слова: их затоптали, памятные столбы, увенчанные черепами принесенного в жертву скота, сровняли, а сами черепа засыпали землей.
Всё это пока выглядит очень традиционно, хотя следует заметить, что у малагасийцев обычная практика – при создании чего-то радикально нового ссылаться на обычай предков. Настоящее же новшество заключается в ритуале, посредством которого в действительности был создан новый союз.
Как только закончил свою речь последний мписака, несколько мужчин вынесли корзину. Он [распорядитель. – Д. Г.] установил ее в центре, посреди собрания. В уголке его симбо (набедренной повязки) были припасены ружейные кремни, свинцовые пули, порох, пара стертых осколков горшка или миски, подобранных на рынке, кусочки золота и серебра, в отливках и кованых, и немного имбиря. В корзинку он поместил известное количество кремней, пуль и пороха вместе с тем порохом, что поднесли вожди клана антаваратра, добавил туда вуле, или бамбуковую меру воды, взятой из реки по соседству, перемешал всё это кончиком ножа – после чего пригласил всех вождей подойти.
Каждому вождю он сделал маленький надрез под ложечкой; кровь собрали на ломтики имбиря, и каждый потребил ложку этой смеси под щитом, на котором значилось: «Будем повиноваться тебе, сын Тама».
«Верни нам наследие наших отцов, верни нам наши порты, верни нам торговлю с белыми». Это повторялось каждый раз, когда принести присягу призывали очередного вождя. Затем чашу поднял Рацимилаху. «Клянусь, – сказал он, – вернуть вам наследие ваших отцов; возвращу ваши порты и торговлю с белыми, возвращу могилы ваших предков. Ваших жен и детей белые не станут больше забирать на борт своих кораблей, мужей ваших не будут приносить в жертву в морских песках, сжигать на кострах цикоа или язвить копьями».
Произнеся слова присяги, распорядитель снова заговорил энергичным тоном: «Да не будет огня на кремнях врагов ваших, да пропадет втуне их порох, да не достанут вас их пули; да не будет у вас недостатка в горшках и сковородах для приготовления пищи! Да пребудет в изобилии скот на пастбищах ваших, да не оскудеют запасы риса в домах ваших!» Разрезав смоченный кровью имбирь на столько частей, сколько было вождей, он передал каждому из них по одной части, и каждый проглотил свою порцию. «Вы испили напиток благоденствия, – продолжал он, – теперь же снедайте хлеб братства». Показав руки, все вернулись по своим местам.
Большая часть описанных деталей – имбирь, смешение крови, символические токены – тотчас узнаются всеми, кто знаком с литературой, посвященной клятвам и проклятиям у малагасийцев. Присяга обыкновенно следовала той же логике, что и ритуал фатидры, или кровного братания, а в известной степени – и ордалий [163]. В обоих случаях договаривающиеся стороны адресуются к духу – по сути, вызванному к жизни посредством заклинания – как к союзнику, незримой силе насилия, чья природа в конечном счете непостижима, и призывают страшные кары на
