чтобы продать их в рабство.68 Убийцы разрывали тела евреев, чтобы найти драгоценности, которые они, как считалось, проглотили.69 После всех этих страданий выжившие, проявляя невероятное мужество и испытывая бесконечные трудности, создали новые еврейские общины в мавританской Северной Африке. В Алжире Симон Дюран II неоднократно рисковал жизнью, чтобы защитить изгнанников и организовать для них хоть какую-то безопасность. В Фесе Якоб Бераб стал самым известным талмудистом своего времени.
При мамлюках и османских султанах испанские беженцы нашли гуманный прием в Каире и вскоре возглавили еврейскую общину. Селим I упразднил старую должность нагида или князя, благодаря которой один раввин назначал всех раввинов и контролировал все еврейские дела в Египте; теперь каждая еврейская община должна была выбирать своего раввина и решать свои внутренние проблемы. Новый раввин Каира, Давид ибн аби-Зимра, испанский иммигрант, покончил с селевкидским методом летоисчисления, которым пользовались евреи Азии и Африки, и убедил их принять (как это сделали евреи Европы в XI веке) календарь, отсчитывающий год от сотворения мира (anno mundi), предварительно установленный как 3761 год до нашей эры.
Куда бы ни приезжали сефарды или иберийские евреи, они приобретали культурное, а зачастую и политическое лидерство над местными евреями. В Салониках они стали и оставались до 1918 года численным большинством населения, так что неиспанским евреям, приезжавшим туда жить, приходилось учить испанский язык. В условиях еврейской гегемонии Салоники на некоторое время стали самым процветающим торговым центром в Восточном Средиземноморье.
Султан Баязет II приветствовал еврейских изгнанников в Турции, ведь они принесли с собой именно те навыки в ремеслах, торговле и медицине, которые были наименее развиты среди турок. Баязет сказал о Фердинанде Католике: «Вы называете Фердинанда мудрым королем, который сделал свою страну бедной и обогатил нашу?»70 Как и все не мусульмане в исламе, евреи облагались поголовным налогом, но это освобождало их от военной службы. Большинство турецких евреев оставались бедными, но многие из них достигли богатства и влияния. Вскоре почти все врачи в Константинополе были евреями. Сулейман так благоволил к своему врачу-еврею, что освободил его и его семью от всех налогов. При Сулеймане евреи стали настолько известными дипломатами, что христианские послы были вынуждены обращаться к ним как к приближенным к султану. Сулейман был потрясен притеснениями анконских евреев при Павле IV и обратился с протестом к Папе (9 марта 1556 г.); он потребовал освободить тех анконских евреев, которые были подданными Турции, и они были освобождены.71 Грасия Мендезия, представительница банкирской семьи Мендес, занимаясь филантропией и терпя оскорбления и обиды в Антверпене, Ферраре и Венеции, наконец обрела покой в Стамбуле.
Святая земля под турецким владычеством вновь обрела народ, который первым сделал ее святой. Поскольку Иерусалим был священным как для христиан и мусульман, так и для евреев, жить в нем разрешалось лишь ограниченному числу иудеев. Но в Цфате, в Верхней Галилее, численность и культурный престиж евреев росли так быстро, что Якоб Бераб попытался основать там Синедрион как правящий конгресс для всего еврейства. Это был смелый замысел, но евреи были слишком разделены по пространству, языку и путям, чтобы допустить такое объединение правления. Тем не менее, в еврейских молитвах по всему исламу и христианству Яхве молил «собрать рассеянных…. с четырех концов земли»; а в Йом Кипур и Пасху евреи повсюду объединялись в надежде, которая поддерживала их во всех трагедиях: «В следующем году мы будем в Иерусалиме».72
IV. ТЕХНИКА ВЫЖИВАНИЯ
Способность евреев восстанавливаться после несчастий — одно из впечатляющих чудес истории, часть той героической стойкости, которую человек в целом проявляет после жизненных катастроф.
Сегрегация не была самым страшным унижением; друг с другом они были счастливее и безопаснее, чем среди враждебной толпы. Бедность они могли переносить, поскольку знали ее веками, и это не было их прерогативой; более того, они скорее гордились своим случайным богатством, чем осознавали свою неизбывную нищету. Самым недобрым из всех порезов, какими бы мотивами они ни руководствовались, был значок или отличительная одежда, которая выделяла их как презираемых и отверженных людей. Великий историк евреев с горечью пишет:
Еврейский значок был приглашением для гамина оскорблять его носителей и поливать их грязью; он предлагал глупым толпам обрушиться на них, издеваться над ними и даже убивать; а высшему классу давал возможность подвергнуть евреев остракизму, разграбить их или изгнать. Хуже этого внешнего бесчестья было влияние значка на самих евреев. Они все больше и больше привыкали к своему позорному положению и теряли всякое чувство самоуважения. Они пренебрегали своим внешним видом….. Они становились все более небрежными в речи, потому что их не принимали в культурные круги, а в своей среде они могли изъясняться на жаргоне. Они утратили вкус и чувство прекрасного и в какой-то степени стали презренными, какими их хотели видеть враги.73
Это преувеличение и слишком общее мнение; многие евреи сохранили свою гордость, некоторые превозносили пышность своей одежды; мы снова и снова слышим о еврейских девушках, славившихся своей красотой; а юдиш, который в XVI веке развивался как жаргон немецкого языка со славянскими и гебраистскими заимствованиями, развивал энергичную и разнообразную литературу уже тогда, когда Гретц писал свою «Историю евреев». Но в любом случае высшим преступлением тех веков была сознательная деградация целого народа, безжалостное убийство души.
Частью и основой этого преступления было исключение евреев почти из всех профессий, кроме торговли и финансов. По причинам, о которых уже говорилось выше,74 а также потому, что церковь требовала десятину с сельскохозяйственной продукции, евреи все больше и больше отстранялись от возделывания земли; в конце концов им было запрещено владеть землей.75 Поскольку их не принимали в гильдии (которые формально были христианскими религиозными организациями), они не могли подняться в мире производства, а их меркантильные операции были ограждены христианскими монополиями. По большому счету, в отношениях с христианами они ограничивались мелкой промышленностью, торговлей и выдачей денег в долг. В некоторых регионах им было запрещено продавать христианам что-либо, кроме подержанных товаров. После тринадцатого века они утратили свое недостойное превосходство в финансовой сфере. Но их текучий капитал, их международные языки, их международные связи через разбросанных родственников позволили им занять высокое место во внешней торговле христианских
