Капрал предупреждает — будет больно, но придется потерпеть, если обе руки нужны. А то я будь–то сам не знаю! Что ж, будем терпеть, обе руки мне и впрямь лишними не будут. Все лучше, чем одна. Жером быстро и ловко ножом отрезает мне рукав шинели, стаскивая его с меня. Распарывает китель, открывая рану. Рядом с ним, еще два солдата, его помощники по медицинской части. Один из них раскладывает рядом со мной перевязочный материал.
— Ты вот, что, лейтенант, — говорит капрал, — ты не смотри на это. Хочешь, не хочешь, а твою дырку надо прочистить и залепить. Нож попробую продезинфицировать прокалив на огне и прополоскав коньяком, хотя имей в виду, этого совершенно недостаточно, я тебя предупредил. Морфия нету, он нужен тяжелым раненым, так что сунь в рот кусок дерева, все полегче будет, — обрадовал он меня доброй вестью и протянул мне кусок от какой–то палки.
— Валяй, — хриплю я, понимая, что сейчас начнется. Сжимаю зубами деревяшку, отворачивая взгляд в другую сторону. Смотреть на эту процедуру мне абсолютно не хочется. Собираюсь духом, трижды глубоко вздохнут. Киваю головой, начинай, я готов. И тут же словно раскаленный дротик глубоко вонзился в плечо. Взвыл, дернулся, но куда там: двое его подручных крепко держат меня.
— Сейчас, сейчас, терпи, да, больно, я знаю что больно, — голос Жерома звучит откуда–то сверху. Боль адская, полыхающая, рвущая на куски, исходящая из нутра животным стоном. Но Жерому все нипочем. Как средневековый палач он бесстрастно ковыряется в моем плече, бормоча под нос слова утешения. – Терпи.. Еще… Еще чуть–чуть… Вот… Совсем немного осталось, — слышу его голос, — ну, кажется все… Сейчас зальем твою дыру, спирта нет, вот у Гийома коньяком разжился.
В открытую рану льется огненное зелье, обжигая меня с пят до макушки. Дергаюсь, визжу, но понимаю – так надо. Если не обеззаразить ранение от земли – верная гангрена. Господи, как же больно, я даже не предполагал, что это так больно! Наконец, пытка окончена. Мои мучители тампонируют следы своих рук и ловко делают перевязку. Помогают сесть. Жером протягивает мне фляжку.
– Глотни, а то ты бледен как покойник. Счастливчик ты лейтенант, кость не задета. Сам стоять можешь?
Могу, но меня здорово мутит и слегка пошатывает. Извинияюсь, что так дико орал, но поймиете ребята, молча терпеть было совсем невозможно. Простите еще раз. Все согласно кивают головами: мол, это нормально, все так и должно быть. Делаю приличный глоток коньяку. Нет, определенно внутрь он куда приятнее, чем в кровавую рану. Благодарю всех. При помощи одного из солдат выбираюсь из блиндажа. Мне кто–то протягивает уже заженную сигарету и я с огромным удовольствием глубоко затягиваюсь горьким, сизым дымом.
Огляделся. Линия окопов имеет не веселый вид. Почти все блиндажи разбиты в прах. Обломки развороченных, обгоревших бревен торчат из земли в разные стороны. Черная, обожженная земля. Да, боши мин на позицию явно не пожалели. Всюду навалены трупы. И наши, и немецкие. Тела лежат вперемешку. Некоторые мертвецы крепко сцепили друг друга в последних, смертельных объятиях. Еще пару часов назад, они люто, по–звериному резались друг с другом. Теперь смерть помирила их навечно в этой грязной, залитой кровью траншее. Стонут раненые. Товарищи суетятся возле них, делая перевязки и пытаясь помочь.
Навстречу, перешагивая через мертвых и живых, весело спешит Гийом. Его лицо перемотано грязно–кровавой тряпкой. Мол, штыком распорол один из этих ублюдков, поясняет он, морщась от боли и сплевывая. Докладывает, как всегда пересыпая свои слова бранью.
— Слава Богу, выбили бошей. Почти все германские псы здесь полегли. В плен взяли человек двадцать, не больше. Их, вместе с нашими тяжелыми, уже отправили на следующую линию. Потери – двадцать два убито, девятнадцать ранено. Через час к нам придет пополнение, в составе полуроты. Нашли мы тебя не сразу, командир, два дохлых боша навалилось сверху. Я уж испугался слегка, думал все, ты уже видишь, что на том свете делается. – Гийом делано возводит глаза к небу, будьто заправский кюре. Затем сплюнув, продолжает. — Хлебнул я было с горя, всплакнул и пообещал себе заказать полковому кюре отслужить по твоей душе десять заупокойных месс, как вернемся. Только было собрался затянуть по тебе покаянный псалом, как тут кричат – нашли, здесь он, живой еще! — Гийом довольно хохочет и чуть не прыгает от удовольствия. Я понимаю, что он действительно искренне рад меня видеть. Доклад заканчивается веселым восклицанием – хорошо, что ты жив командир!
Да, если честно, я тоже этому рад. Радостный Гийом продолжает болтать без умолку. Время от времени он морщится от боли, вызванной раненой щекой и сплевывает. Рассказывает, как в гуще сражающихся увидел вражеского офицера. Самому к нему было не пробиться, он был слишком далеко.
– Ну я и кричу папаше Лефуле, глуши этого да боша только так, что б он жив остался, — объясняет мне суть своего замысла Гийом. — А наш чертов крестьянин так въехал ему по башке прикладом, что у того аж каска помялась. Ну одно слово, крестьянин, какой с него спрос!
– И что, — спрашиваю я, — живым взяли?
– Куда там, — с деланной грустью отвечает капрал. – Этот проклятый пес повалился наземь, закатил свои проклятые глазищи, облился кровью изо всех щелей, взял и помер, ничего никому не сказав!
Гийом весело смеется. А я ловлю себя на мысли, что после удара лапой папаши Лефуле, такой исход совсем неудивителен. Однако хватит болтать попусту. Нужно осмотреть то, что осталось от наших позиций. Медленно обхожу траншеи, осторожно переступая через убитых. Гийом сопровождает меня, поддерживая под руку. Целых блиндажей почти нет. От рядов колючей проволоки перед окопами, осталось одно название. Но нужно быть готовым ко всему. Ладно, в конце концов мы пока живы и конец света еще не наступил.
Значит, делать будем так. Мертвых бошей надо перекидать в разрушенные ходы сообщений, хоть какой–то толк от этих гадов будет. Наши погибшие – пусть лежат, где лежат. Помочь им уже ничем не поможешь. А выносить их сейчас невозможно, итак слишком мало людей. Необходимо срочно восстановить огневые точки, боши не успокоятся на этом, скоро снова попрут, помяните мое слово. Если не уложим их пулеметным огнем, тогда верная гибель. Еще одну рукопашную нам выдержать маловероятно будет. Кроме того, нужно что бы каждый приготовил для себя мешок с песком. При обстреле ими придется накрыться, хоть какое то укрытие будет. Обязательно забрать обоймы с патронами и гранаты у убитых. Так что приказ только один – укреплять оборону и ждать. Это еще не конец, будьте уверены.
Скоро и впрямь приходит обещанное пололнение. И главное: вместе с собой оно притащило целых два «Гочкиса» (марка тяжелого пулемета, состоявшего на вооружении французской армии и обладавшего великолепными боевыми качествами). Появление этих штуковин солдаты встречают радостными криками. Это радость надежды и уверенности. Мы снова превращается в более или менее боеспособное подразделение. Для «Гочкисов» тут же оборудуются основные и запасные огневые точки, тщательно укрытые мешками с песком. С ними и впрямь не страшна любая атака. Машины тяжелые, но надежные, убойные. А уж как долбят – просто заглядение!
Дювалон, немолодой солдат из взвода Гийома, вечный и беспрестанный болтун, любовно поглаживает длинный ствол «Гочкиса», объясняя новичкам: эх, вы сосунки! Не шиша–то вы не знаете! Да это не машина, это счастье! Сущая радость Господня! С такими стволами мы перебьем всех бошей, сколько бы их сюда не приперлось! Эх! Нет, мужики, – заканчивает он свою речь, и вдруг неожиданно нежно целует пулеметный ствол, — честное слово, с ними стоит жить!
Что ж, все верно, тяжелые пулеметы и впрямь дьявольское оружие, но мне очень хочется обойтись без подобных экспериментов. Вместе с командирами взводов мы распределяем вновь прибывших по взводам, проверяем готовность людей, наличие боеприпасов и гранат, надлежащую оборудованность позиций. Все знают: день еще не закончился, вот–вот чертовы боши снова пожалуют к нам в гости.
Всё началось через пару часов. Обстрел жуткий. Уши давно заложены, голова отупела. Часто ловишь себя на мысли, а что вообще твориться вокруг? Вообще бывалый солдат по этому воротящему душу звуку, легко может определить калибр орудия. Но сейчас перемешалось все. Даже снаряды, которые с противным воем ложатся на наши позиции, уже не вызывают чувства страха. Позиции раскурочены так, будто здесь было землетрясение. Блиндажи давно разбиты, люди укрываются на дне траншей, прикрываясь мешками с песком и телами убитых товарищей. Лучше накрыться мертвым, чем стать им, хоть и противно столь тесное соседство с покойником. Невероятно, как вообще человек может уцелеть под таким ураганным огнем.
Но все лежат и ждут. Когда боши полезут, мы встретим их. Мы здесь. Мы их ждем. И мы готовы. Время идет, но обстрел и не думает стихать, выплевывая на нас все новые и новые залпы огня. Последнее что помню – яркую вспышку и резкую боль в животе…
