Такая логика, искажающая учение как катаров, так и католиков, нашла отражение в изложении катарского вероучения, составленном около 1208–1213 годах. Некоторые еретики утверждали, что «…злой Бог существует без начала и без конца и правит такими же многочисленными и обширными землями, небесами, людьми и существами, как и добрый Бог. Этот мир, говорят они, никогда не исчезнет и не станет безлюдным. <…> Сам Бог, говорят они, имеет двух жен, Коллам и Колибам, и от них Он произвел на свет сыновей и дочерей, как это делают люди. Посему некоторые не видят греха в том, чтобы целовать и обнимать друг друга или даже ложиться друг с другом во время соития, и никто не считает грехом совершать подобное за плату. <…> [Они] ожидают воскрешения, которое случится, как они говорят, в земле живых, и тогда они с помощью оружия вернут свое наследие. До тех же пор, как они говорят, он будут владеть землей, в которой царствует злой дух, носить овечьи шкуры, вкушать земные блага и не уйдут, покуда весь Израиль не будет спасен» [222].
Те черты сходства, которые ортодоксальные противники ереси усматривали между ересью и ведовством, теперь оказались перенесены на движение катаров: прежде всего, это были осквернение креста и таинств, каннибализм, тайные ночные сборища, отречение от Христа и оргии. Святой Августин («О природе блага», XLVIII, 47) писал, что манихеи поедали своих младенцев, чтобы освободить их души от плоти.
Наконец, самым важным объединяющим элементом между ведовством и катаризмом стала идеология. Культурная революция того периода привела к возникновению того, что Ладнер называет «эрос»: стремления человека более чем когда-либо были сосредоточены на материальных удовольствиях, будь то сексуальные желания или денежная прибыль [223]. Эти стремления вступили в противоречие с традиционными христианскими ценностями и вызвали состояние психологического диссонанса, приведшее к повсеместному отчуждению людей от Церкви. В какой-то степени эти стремления можно было сублимировать, и вступление в орден францисканцев и подобные им ортодоксальные реформаторские движения могло помочь их канализировать. Но та же самая сила, что привела к созданию новых монашеских орденов, стала и причиной появления флагеллантов, еретиков и ведьм. Ладнер утверждает, что отчуждение, вызванное эросом, отличалось от отчуждения, характерного для раннего Средневековья, когда человек чувствовал себя отчужденным от Бога или сознательно отчуждал себя от мира ради Бога. Теперь человек чувствовал себя отчужденным от человека, от установленных человеком институтов и в особенности – от Церкви. Поэзия вагантов, светская литература, куртуазная любовь, низовое или даже ученое вольнодумство – все это создавало среду, в которой могло процветать вольнодумство идеологическое, в таких, например, формах, как ересь и ведовство.
Недовольство Церковью выражалось по-разному. Во время понтификата Александра III (1159–1181) священник из Аквилейской епархии был отстранен от должности на два года за вызов демона [224]. Около 1175 года Цезарий писал о еретиках в Вероне, которые собрались в большом подземном зале, чтобы послушать богохульную проповедь, погасить огни и устроить оргию, что явно соответствует былым обвинениям, восходящим к судебному процессу в Орлеане в 1022 году [225].
В источниках уже тогда прослеживалась странная связь между вальденсами и ведьмами. Алан Лилльский обвинил вальденсов, чья ересь заключалась в чрезмерном аскетизме, в «невоздержанности… ибо на своих собраниях они предаются обжорству и другим излишествам» [226]. Аналогичные обвинения были выдвинуты против вальденсов в трактате, авторство которого приписывается Давиду Аугсбургскому [227]. Вальденсы, пишет Давид, тайно собираются по ночам и беспрепятственно совершают свои злокозненные ритуалы, пока другие спят. Другие преступления, в которых обычно обвиняли вальденсов, такие как целование кошек или лягушек (первый намек на osculum infame – «срамной поцелуй», который позднее станет одним из основных обвинений против ведьм), призвание дьявола и прелюбодеяние во время оргии с погашенными факелами, вызывали сомнения у Давида. Эти обвинения, отмечал он, обычно выдвигались против последователей катарской ереси и не могут в собственном смысле приписываться другим сектам.
Из всех обвинений, связывающих ведовство с катаризмом, обвинение в распутстве является наиболее распространенным. Катары отвергали это обвинение, и по крайней мере один ортодоксальный автор соглашался с ними. Около 1240 года францисканский монах по имени Джеймс Капелли писал: «Слухи о блуде, который, как говорят, повально распространен среди них, в высшей степени ложны. Ибо это правда, что раз в месяц, днем или ночью, чтобы избежать сплетен со стороны людей, мужчины и женщины встречаются вместе, не для блуда, как некоторые лживо говорят, а для того, чтобы услышать проповедь и исповедоваться. <…> Народная молва несправедливо клеймит их многочисленными злонамеренными обвинениями в богохульстве, веря тем, кто говорит, что они совершают множество постыдных и ужасных деяний, в которых на самом деле они невиновны» [228].
Большинство современных историков согласились с Джеймсом и отвергли обвинение как необоснованное, несмотря на то что источники почти единодушно поддерживают его. В последнее время некоторые начали пересматривать свое мнение. Появились свидетельства того, что многие ранние дуалистические и гностические секты поощряли распутство. Нюгрен даже утверждал, что некоторые обвинения ранних христиан в распутстве со стороны язычников-римлян, возможно, были справедливы если не в отношении обычных верующих, то в отношении христиан-гностиков. Антуан Донден и Эрнст Вернер согласно утверждали, что нельзя отвергать надежные в прочих отношениях средневековые источники, и Вернер доказал, что богемские адамиты XIV и XV веков действительно практиковали аморальные вещи. Готфрид Кох, который, как и Вернер, является одним из лучших марксистских историков средневековой ереси, предполагает, что распутство естественным образом проистекает из презрения дуализма к материи: презирая материю и плотские удовольствия, человек либо полностью отвергает их, либо предается им беспорядочно. Если тело не заслуживает уважения, то и сексуальная распущенность становится чем-то несущественным [229].
Либертинизм – это черта, которая действительно связывала катаров с позднейшими антиномианскими сектами. Вернер утверждал, что дуализм и пантеизм отнюдь не противоположны, а имеют одну и ту же основную религиозную мотивацию: «Освобождение от оков мирской неправедности и неполноценности, чтобы достичь божественной чистоты. <…> Распущенность – это самый верный способ выступить против стандартов этого мира и наглядно продемонстрировать святость сектантов. Подлинный смысл разрыва еретической общины с ветхим эоном лучше всего виден в либертинизме, проистекавшем из этого разрыва. Такие действия, как осквернение алтаря, которые старшее поколение считало богохульством, еретики рассматривали как признак начала новой эры» [230].
Большое значение идеалам духовной свободы придавали Иоанн Солсберийский и другие мыслители XII века. Акцент на «законе любви» способствовал возникновению мистицизма и милленаризма, а также, до определенной степени, антиномизма. Этот вид либертинизма вовсе не произошел от похоти, а стал прямым следствием дуалистического, пантеистического и даже ортодоксального христианского стремления к освобождению от этого мира. Если это так, то тем более вероятно, что обвинения в распутстве, выдвигавшиеся против еретиков, были в значительной степени справедливы. Курце утверждал, что даже топосы – клише – могут содержать «зерно исторической индивидуальности». Все мифы в том или ином смысле правдивы; вопрос в том, почему именно одни, а не другие из них получили такое распространение [231].
