Но также это были те территории, где общественные трансформации и беспорядки были особенно сильны и где ересь всегда имела наибольшее влияние. Именно с ересью географические, хронологические и идеологические связи ведовства были наиболее тесными, и эти связи начали формироваться за столетия до появления схоластики или инквизиции. Хотя развитие колдовства поощрялось схоластикой и ускорялось инквизицией, именно ересь и народная культура создали благодатную почву для развития феномена ведовства.
Народная культура
Самые популярные истории, которые мы встречаем у известных писателей того столетия, касались либо договора с дьяволом, либо «хороших женщин». История о Феофиле получила широкое распространение после выхода на народном языке «Чуда о Феофиле» Рютбёфа около 1261 года. Рютбёф пересказал старую историю о Фаусте, за исключением того, что, в отличие от более ранних авторов, уделил больше внимания исходному проступку Феофила, нежели чудесным вмешательством Богородицы [244]. Это смещение акцента является примером процесса гуманизации, начавшегося в предыдущем столетии. Этот процесс таил в себе опасность: если бы зло, ранее приписываемое демонам, теперь оказалось приписано людям, то отчуждение людей друг от друга могло бы развиваться быстрее. В изобразительном искусстве XIII века демоны продолжали пользоваться популярностью, как и другой важный элемент ведовства – похищение людей демонами. Последняя тема еще больше сблизилась с ведовством, когда стало известно, что люди, нередко даже сами родители, отдают детей дьяволу [245]. Фома из Кантемпре в 1258 году рассказал историю, в которой мы находим и договор с дьяволом, и идею о ночных полетах. В таверне группа мужчин сидела за столом, выпивая, и один из них доказывал, что жизни после смерти нет. В этот момент вошел крупный сильный мужчина, попросил выпить и поинтересовался, что обсуждают другие гости. «Души, – ответил скептически настроенный пьяница. – Кто-нибудь хочет купить мою по цене выпивки?» Молча здоровяк купил выпивку для собравшейся компании и спросил их, достаточно ли он заплатил. Получив их согласие, он схватил хвастуна и взмыл с ним в воздух, чтобы, «несомненно, забрать его с собой в ад. Ибо тот здоровяк был дьяволом в человеческом обличье» [246].
Другая популярная история, связанная с ведовством, повествует о дикой охоте и женских духах (bonae). Одна из версий, относящаяся примерно к 1254 году, изложена Жаком де Витри в его «Золотой легенде». Однажды вечером святой Герман Оксерский ужинал в доме своего друга. После того как они встали из-за стола, хозяева, к удивлению Германа, снова начали накрывать на стол. Когда он поинтересовался зачем, они ответили, что готовятся к приходу добрых дам, которые выезжают ночью. Из любопытства Герман не спал всю ночь, чтобы узнать, что может случиться. После долгого ожидания он увидел, как толпа демонов в обличии мужчин и женщин вошла в дом и села за стол ужинать. Вскочив, святой запретил гостям уходить и побежал будить всех домочадцев, спрашивая, узнали ли они кого-нибудь из сидящих за столом. «Да, – ответили хозяева дома. – Все они наши соседи». Святой снова запретил демонам уходить и убедил хозяев дома выйти и навестить своих соседей, которых они нашли мирно спящими в своих постелях. Таким образом святой Герман доказал своим друзьям, что они потчевали переодетых демонов [247].
Около 1270 года автор второй части «Романа о Розе» Жан де Мён выразил свой скептицизм в отношении подобных историй. У многих, писал Жан, возникает иллюзия, будто они выезжают по ночам, чтобы побродить с дамой Абунданцией; они даже утверждают, что треть всех людей, живущих в мире, присоединяется к ним. Три раза в неделю их души покидают тела, проходят через двери или другие препятствия и, повсюду сопровождая «добрых женщин» (bonnes dames) в их путешествиях, проникают в чужие дома. Здесь дикая охота, несомненно, отождествляется с деятельностью духов (bonae), которые ходят по домам в поисках еды и одежды. Абундия, галльская богиня плодородия, здесь заменяет Диану или Иродиаду, и она, подобно одному из трех ликов Гекаты, правит третью мира [248].
Ересь
Ересь по-прежнему питалась напряжениями, вызванными ростом населения и вытекающими из него общественными изменениями, хотя подобные изменения в следующем столетии из-за чумы и голода были куда более разрушительными. Вряд ли есть основания считать XIII век временем «средневекового синтеза», «величайшим из столетий», как называли его набожные католики, или «веком невежества», как считали враждебные рационалисты: на самом деле это был век сомнений и противоречий [249]. Эти противоречия нашли выражение в народных движениях, отличавшихся безмерной жестокостью. Крестовые походы против альбигойцев или мусульман обернулись разграблением Константинополя, а в своих городах вылились в преследование евреев. Преувеличенный энтузиазм лучших из христиан обрел воплощение в невероятном путешествии святого Франциска в Египет с целью обратить султана в христианство.
У обычных христиан подобное рвение могло принимать пугающие формы. Одним из самых ранних движений социального протеста был крестовый поход Pastoureaux («пастушков») во Франции в 1251 году (этот поход повторился в 1320 году): крестьяне и городские рабочие бродили по стране, грабя, устраивая поджоги и требуя принять меры, чтобы улучшить их бедственное положение.
Еще более гротескные формы принимала одержимость танцами. Хотя это движение с бо́льшим размахом развернулась в следующем столетии, но зародилось оно в начале XIII века. В 1237 году сотни детей пытались пройти путь от Эрфурта до Армштадта, прыгая и танцуя, и многие из них были убиты [250]. Танцевальная мания стала реальностью. К концу XIII века тема пляски смерти стала популярной в искусстве и литературе: эта популярность достигла своего пика в XV веке, и тогда же всеобщее распространение обрела навязчивая идея ужасного memento mori. Хотя первоначально пляска смерти (danse macabre) была танцем мертвых, вскоре она превратилась в танец живых как напоминание о близости смерти и суетности мира. Типичный сюжет danse macabre повествует о том, как празднующие были остановлены появлением призрака, который заставил их остановиться и замереть в ужасе и горе. Пляска смерти в значительной степени была литературно-художественным вымыслом, созданным в воспитательных целях [251].
Ритуальные бичевание вместе с тем было вполне реальным явлением и широко практиковалось. Движение зародилось в Перудже в 1260 году – к этому времени, как мы увидим позже, пророчество Иоахима Флорского о наступлении тысячелетнего Царства Божия уже стало предметом ожидания у народа. Практики самобичевания распространились по Германии в 1261 году, впоследствии затронув большую часть Европы. Движение было спорадическим до тех пор, пока эпидемия чумы в 1347–1349 годах не придала ему новую силу и не вызвала масштабный всплеск. Периодически вспыхивая с новой силой, эти практики просуществовали до конца XV столетия. Проповедуя, что конец света близок и что на спасение могут рассчитывать только те, кто присоединится к ним и будет практиковать самый радикальный аскетизм, флагелланты привлекали множество последователей во времена бедствий. Они прибывали в город или деревню в составе процессий, одетые в белые одежды, украшенные спереди и сзади красными крестами. Войдя в церковь в центре города, они становились в круг и раздевались до пояса. Каждый по очереди должен был лечь на землю и положить голову на ступни стоящего рядом, а другой хлестал его кнутом, в то время как прочие члены процессии стояли в кругу и пели гимны и молитвы. После этого каждый бил себя бичом, в который были воткнуты железные крюки, до тех пор, пока не падал на землю, истекая кровью и будучи не в силах подняться. Ритуал совершался дважды в день и один раз ночью. Подобный истерический фанатизм высвобождал в зрителях самые дикие порывы свирепого благочестия, и многие присоединялись к бичующимся. Безумие было нелегко обуздать: когда духовенство пыталось остановить эти эксцессы, флагелланты и их последователи обращали свой гнев против духовенства и таинств, сжигая церкви и убивая священников и всех своих противников, причем самые жестокие расправы были предназначены евреям. Все эти фанатические движения, наряду с ортодоксальным мистицизмом и множащимся разнообразием еретических сект, происходили от неприятия растущей институционализации Церкви и ее неспособности защитить людей от чумы и других бедствий [252].
