Ознакомительная версия.
Со своей стороны лидеры либерал-империалистов старались уверить общественность в том, что являются еще более пылкими патриотами, чем юнионисты. В последнее десятилетие XIX в. лорд Розбери представил свой вариант дальнейшего развития «старой либеральной партии», обновленной «новым имперским духом»[314]. Согласно мнению политика, для подлинного империалиста Британская империя должна была стать «делом, умереть за которое любой человек счел бы честью»[315]. Даже стойкие приверженцы классического либерализма уже не осмеливались заявлять о том, что колонии могут и должны отделяться от метрополии. Тем не менее они продолжали критику отдельных проявлений экспансионизма и джингоизма у своих политических оппонентов[316].
Важным показателем общественных настроений стали всеобщие выборы 1895 и 1900 гг., закончившихся убедительными победами консерваторов. На выборах 1895 г. юнионисты получили 441 место в парламенте, в то время как либералы – лишь 177 мандатов, в 1900 г. соответственно 402 и 183 места. Однако подобный результат был достигнут благодаря своеобразию британской мажоритарной избирательной системы. В реальности же за юнионистов и либералов было подано приблизительно одинаковое число голосов – около 1,9 млн за юнионистов и 1,8 млн за либералов в 1895 г.; 1,8 млн и 1,6 млн в 1900 г. соответственно. Очевидно, что на рубеже XIX–XX вв. британское общество по-прежнему оставалось в сфере воздействия двух влиятельных идеологий. В определенном смысле это обстоятельство способствовало преодолению одностороннего догматизма и в развитии имперской идеи, продолжению творческих поисков и дискуссий по различным проблемам имперского масштаба. Таким образом, в 1890-х гг. имперская идея приобретает межпартийный характер.
На рубеже XIX–XX вв. было зафиксировано и новое представление о сущности империализма как принципа государственной политики. С одной стороны, он означал «стремление к расширению Британской империи в тех направлениях, где торговые интересы и инвестиции требовали защиты флага»[317]. С другой – империализм выступал как движение, направленное на объединение отдельных самоуправляющихся частей империи, «чтобы в целях обороны, внутренней торговли, соблюдения авторских прав и почтового сообщения они составляли практически единое государство»[318]. Таким образом, благодаря существованию «белой империи» британский империализм приобретал определенную специфику, мощную конструктивную составляющую. Именно позитивные интенции имперской идеи стремились постоянно акцентировать ведущие политические и общественные деятели страны. Согласно высказыванию авторитетного консервативного политика лорда Карнарвона, «подлинный империализм – это не просто увеличение территории и количества подданных»[319]. Для своих сторонников империализм означал прежде всего долг и службу на благо различных народов мира. Благодаря этому многие лидеры политической элиты Великобритании последнего десятилетия XIX в., вслед за лордом Керзоном, открыто провозгласили себя империалистами.
Имперские энтузиасты последней трети XIX в. учитывали уроки 1850—1860-х гг., продемонстрировавшие необходимость распространения информации об империи для формирования общественного мнения. Цели «просвещения» нации в имперском вопросе ставили Колониальное общество, Имперский колониальный институт, Лига имперской федерации и многие другие организации. Широкое распространение получали труды имперских идеологов, практически ежегодно издавались и переиздавались произведения Дж. Сили, Ч. Дилка, С. Уилкинсона, Б. Кидда, тиражировались речи лорда Розбери, Дж. Чемберлена. В 1890-х гг. непререкаемой истиной стало признание Б. Дизраэли «отцом империализма», политиком, спасшим империю от дезинтеграции[320]. Именно в это время традицией британской историографии стало разделение имперской истории второй половины XIX в. на 2 периода: 1 – 1850—1860-е гг., 2 – 1870– 1900-е гг. Считалось, что в ходе 1-го империя оказалась на грани распада из-за политики и идеологии либеральных правительств[321].
Имперские идеологи формировали новый образ гражданина. Действительное следование имперской идее означало стремление к достижению идеала, способность к самопожертвованию, благородство и полное отсутствие эгоизма. Писатели конца XIX в. обращались к проблеме «пробуждения» британской нации, к поиску новых ценностей. Империя, включавшая огромные пространства неразработанных земель и непросвещенных туземцев, могла стать стимулом для дальнейшего развития креативных способностей английского народа. Соответственно, корректировку получала и цель существования человека, отрывавшегося от повседневной прозаической суеты. С. Уилкинсон писал: «Цель дана нам империей. Как только мы поймем, что у Англии остается еще много невыполненной работы в мире, что ее политика, действия ее правительства состоят в том, чтобы выполнять, контролировать и защищать эту работу, мы обнаружим, что у каждого из нас есть цель, придающая нашей жизни более глубокое значение и более высокую ценность»[322].
Риторика этического плана сочеталась с рассуждениями религиозного характера. Новым явлением стало распространение религиозно-мистических трактовок сущности империи. Целью англо-бурской войны выступал не захват золотых копей и обеспечение стратегически важной позиции на юге Африки, а, согласно трактовке известного британского ученого Д. Крэмба, желание «наметить путеводную звезду, стремясь к которой, человечество могло бы установить гармонию между Я и Божеством»[323]. Британцы верили в то, что являются «всего лишь орудием в руках невообразимого Создателя, и предназначены для выполнения невиданной великой цели»[324].
Церковь в последнее десятилетие XIX в. оказалась одним из важнейших институтов, обеспечивавших трансляцию имперской идеи в массы. В самих странах Азии и Африки церковные миссии трудились и во благо распространения христианства, и для увеличения влияния своего государства. Не зря известный колониальный администратор Г. Джонстон заявлял о том, что «каждая миссионерская станция является пробным шаром колонизации»[325]. Британские миссионеры принадлежали к разным конфессиям, среди них встречались члены англиканских, методистских, баптистских ассоциаций. К концу XIX в. все существовавшие в Британии конфессии имели свои отделения в «зависимой империи» и проповедовали необходимость выполнения миссии.
«Имперский дух государства требует имперского духа церкви», – провозглашал один из британских епископов[326]. Действительно, духовные особы прилагали немало усилий для поднятия национального духа, не останавливаясь перед декларациями открыто джингоистского характера. Во имя прогресса священники оправдывали «открытие» и эксплуатацию африканских стран, а также завоевания и войны, которые «неизбежны по самой природе вещей»[327]. По свидетельству русского корреспондента в Лондоне, во время англо-бурской войны было выпущено специальное издание Евангелия в переплете цвета «хаки» и с национальным флагом на обложках[328].
Перспективным полем деятельности миссионеров считалась Африка, где в сферу влияния церкви должны были попасть «люди каждой расы: и те, кто имел собственную религию и этический кодекс, и те, у кого их не было»[329]. Как заявлял один из представителей англиканской церкви, европейские державы – проводники передовой цивилизации – имели право на раздел африканских стран и владение ими, в отличие от туземцев, которые не могли даже оценить в полной мере богатство принадлежавших им территорий[330]. Очевидно, что представителям английского духовенства был свойственен шовинизм, неприятие чужих культурно-религиозных традиций. «Бог на стороне расширения Британской империи», – такое утверждение предоставляло высочайшую санкцию на проведение любой удобной для государства колониальной политики[331].
Следует отметить, что далеко не все теоретические построения и рассуждения политико-правового характера были доступны пониманию, да и просто интересны британскому обывателю. В высших слоях общества на уровне политической и интеллектуальной элиты имперская идея приобретала рационализированный вид, ее положения могли быть отвергнуты или подвергаться сомнениям. Одновременно в последние десятилетия XIX в. в Великобритании фактически сложилась система институтов, распространявших имперскую идею на все уровни социальной структуры преимущественно в эмоционально-чувственной форме, в качестве устоявшейся и общепринятой истины.
Весьма быстро имперский этос проник в систему образования, превратив престижные частные учебные заведения, начальные и конфессиональные школы в базы подготовки будущих патриотов и «строителей империи». Соответствующее воспитание начиналось уже с обучения азбуке, поскольку для запоминания букве «Е» авторы «Алфавита для маленьких патриотов» в конце 1890-х гг. предлагали следующее четверостишье (Empire): «Е» – это наша империя // Где никогда не заходит солнце // Чем большей мы ее делаем, // Тем обширней она становится»[332] (перевод мой. – М. Г).
Ознакомительная версия.
