Проснулся Рюрик так поздно, что в окна уже светило полуденное солнце. Он пошарил рукой возле себя, Руцины рядом с ним не было. Увидев ее на коленях, молящейся, князь понял, что их совместная ночь ничего не изменила. Да, он смирился со всем: со своим смятением, с вынужденным молчанием верховного жреца и вождя, но с упрямством этой женщины он смириться не может и не хочет. А Руцина, почувствовав на себе его взгляд, закончила молитву. Она разогнула спину, тяжело, как-то по-бабьи поднялась и, глядя помрачневшими глазами мимо князя, спросила:
- Ты знаешь, что все мы... маленькие песчинки в этом мире?
- Нет, не знаю, - хмуро ответил Рюрик, почуяв, куда она опять клонит. Зачем ты спрашиваешь об этом? - уже начав злиться, проговорил он и поднялся с постели. - Песчинки мы или люди, не знаю. Может быть, тебе песчинкой быть легче. Но зачем же ты, песчинка, начинаешь хулить моих богов, с которыми я мирно живу и радуюсь...
- Радуешься? - изумилась Руцина, смело прерван его злую речь, и гневно добавила: - Как же можно радоваться наяву, когда во сне ты... рыдаешь?
Рюрик замер:
- Рыдаю... О чем ты?
- Да! И сколько ты можешь держать в оковах свою мятежную душу! Ведь я чувствую, что ты уже... веришь!
- Нет! - дико и зло закричал Рюрик и отпрянул от Руцины. - Я никогда не отрекусь от Святовита и прежде всего потому, что он не заставляет меня подчиняться другому народу! Поймешь ты когда-нибудь это или нет? - прохрипел он в лицо жене и отвернулся от нее.
- А почему ты решил, что Христос заставит тебя... - растерялась Руцина и опустила голову. Длинные рыжие пряди волос ее загородили лицо, она резко откинула их, и Рюрик увидел ее загоревшиеся рысьи глаза. Это была уже не прежняя пламенная Руц. И такая Руц вдруг ему стала неприятна. - Ты должен забыть на время о своей дружине! - горячо потребовала Руцина. - Ты должен думать о каждом воине! О каждом! Понимаешь?
- О чем ты говоришь? - не понял Рюрик. - Как это - о каждом? - сурово спросил он, представив себе почему-то только Дагара.
- Что вас разъединяет сейчас? Знаешь? - цепко спросила она и смело посмотрела в его глаза.
- Разъединяет?! - переспросил он и недоуменно пожал плечами.
- Да! - подтвердила Руц. - Разъединяет... - и пояснила: - Один дружинник поклоняется Перуну, другой - Сварогу, а домой придет - то Стрибогу, то Святовиту, то Велесу. Так?
- Ну и что? - опять не понял Рюрик, но уже почувствовал опасно натянутую нить разговора и решил сразу же ее подсечь.
- Именно это нас и объединяет. Да, мы молимся разным богам, но за наше общее благо! И боремся, чтобы быть свободными! Свободными и от германцев, и от... твоих христиан! - крикнул он, глядя в ее потемневшие глаза.
- Но это же самообман, Рюрик! - прокричала Руцина. - Ты все время закрываешь глаза на то, что уже есть и определяет нашу жизнь! - убежденно проговорила она. не давая себя перебить. Она уже не пыталась ему понравиться и не сдерживала себя, забыв все христианские заповеди. Гнев обострил ее черты, и Рюрик увидел, как постарела его старшая жена.
Рюрик посмотрел на ее злое, такое чужое лицо и понял все.
- Руц, ты веришь, но вера твоя не изменила души твоей, и еще много времени пройдет, прежде чем ты станешь истинной христианкой. Так и я... - в голосе его прозвучала такая обреченность, что Руцина вздрогнула и поняла, что сейчас он произнес приговор себе.
- Но... Рюрик, ты же обрекаешь себя на... беспрерывную борьбу! оторопело прошептала Руцина и посмотрела на князя так, как смотрит мать на своего любимого и опасно больного ребенка. - Опомнись! - взмолилась она. Ведь будут страдать и твоя дружина, и все племя!
- А если мы примем христианство, то... страдать не будем?! - Князь покачал головой и усмехнулся.
- Да! - азартно подтвердила Руцина с такой горячей поспешностью, что Рюрик невольно улыбнулся.
- Ты наивна, Руц! Все было бы слишком просто. Но разве единый бог может владеть всеми тайнами нашей такой многозначной жизни?
Рюрик обреченно покачал головой, в хмуром молчании облачился в свои княжеские одежды, поднялся и направился к двери. Когда он вышел, она упала на постель и зарыдала так горько, как воют простые бабы над дорогим им покойником. Она поняла, что в этот раз он ушел из ее одрины надолго, может быть, навсегда.
Это было два года назад, и тогда же, на празднике весны, князь увидел красавицу Эфанду и был поражен в самое сердце ее юностью и прелестью. Она танцевала, и движения ее были легки и изящны. Все затаив дыхание следили за молодой березкой, которую разлучили с ее возлюбленным. Танец был ритуальным, но Эфанда сумела интуитивно точно соединить в своих движениях тоску молодой девушки и трепет нежной тоненькой березки. В свои тридцать лет Рюрик такого еще ни разу не видел и заволновался. Волнение всколыхнуло в нем душу и напомнило о не старом еще сердце. С этого все и началось.
Он везде искал встречи с ней, а поскольку она редко выходила из дома, то передавал ей поклоны. И если боги посылали князю день, в течение которого он не видел ее или не смог ей передать поклон, то такой день для Рюрика был черным. И понял повзрослевший рикс, что черных дней в последнее время что-то стало слишком много. И вот теперь этот мальчишка разбередил его рану.
- Не передавай ей больше от меня поклоны! - Голос князя сорвался на последнем слове. Он ударил коня плетью и поскакал к толпе друзей-военачальников. "Что ж, - думал князь, - наверно, я, грубый вояка, не стою такого чуда, как Эфанда. Пусть сын Юббе Аркон сорвет этот прекрасный цветок..."
- Трус! - зло прошептал Олаф вслед князю и закусил губу...
- Ну и что? - с любопытством спросил Стемир, настигнув Олафа, как только князь отъехал.
- Ничего! Он испугался более молодого соперника.
- Да ну его! - После того как князь скрылся из глаз, нахальства у Стемира прибавилось. - Он, наверное, устал тешиться со своими женами и наложницами! Он уже старик, а Эфамда настоящая красавица! Я б на ее месте выбрал себе знаешь кого? - разошелся Стемир, но Олаф глянул на него такими глазами, что тот сразу же прикусил язык.
- Хватит болтать! Инга [Инга (кельт.) - дочь] вождя должна быть женой князя! - крикнул молодой вождь и натянул поводья.
Стемир пожал плечами и отъехал к отцу: посол Эбон уже искал своего озорного сына.
Олаф пришпорил коня и не остановился до тех пор, пока не доскакал до ворот своего дома. Оставив слугам коня, он опрометью бросился в дом, желая только одного: не встретить по дороге ни сестры, ни матери.
Распахнув дверь своей гридни, Олаф остановился как вкопанный: Эфанда, давно ожидавшая брата, рассеянно перебирала на столе его вещи: поясной набор, серебряные фибулы, гребни и глиняные шашки. Увидев брата встревоженным, почти злым, таким, каким ни разу его еще не видела, она вздрогнула и замерла, безошибочно почуяв, что его состояние каким-то образом связано с ней. "Что-то нехорошее произошло..." - подумала девушка, и сердце у нее упало.
- Что? - прошептала она и так посмотрела на брата, что у того язык не повернулся сказать ей правду. - Что-нибудь на скачках? - с ужасом спросила она, ощутив, как похолодели у нее руки.
- С князем ничего не случилось, - резко ответил Олаф, пряча свою растерянность за юношеской развязностью. - Ни Аскольд, ни Дир на него не нападали, - съязвил Олаф, но тут же понял, что поступил скверно, и, как бы извиняясь, добавил: - Хотя соперничали с ним.
Эфанда внимательно посмотрела на брата, который, согнувшись, чтобы не смотреть ей в глаза, размашисто прошелся по гридне, и тихо заметила:
- Отец говорил, что только горе сгибает человека.
Отчего же согнул спину ты?
- Я?! - Олаф выпрямился и расправил широкие плечи. - Тебе показалось... Или это от скачек, - нашелся он.
- Мне слуги сказывали, что нынче скачки весело прошли. Состязались старики и были удальцами, - уже бодрее проговорила Эфанда.
- Слуги, слуги, - неожиданно закричал Олаф. - Когда сама будешь выходить на волю, затворница? Посмотри на себя! Одни глаза остались!
Эфанда вспыхнула:
- Ты, верно, устал или с кем-нибудь поссорился, - грустно заметила она. - Но не упрекай меня больше тем, что я не показываюсь на людях. Так долго тянулся этот год печали, а теперь... - Олаф посмотрел ей в глаза и со страхом подумал: "Неужели все поняла?" - А теперь, я думаю, и вовсе никому не надо показываться, - с трудом договорила Эф и, не поднимая глаз на брата, медленно вышла из его гридни.
* * *
- Рюрик, ты должен понять старую Унжу, - терпеливо и по-матерински нежно проговорила вдова вождя Верцина.
Они с Рюриком одни сидели в ее гридне, и Унжа сделала так, чтобы в этот вечер им никто не мешал: Бэрин увел детей на поучение к друидам и обещал их там подольше задержать, а слугам она приказала закрыть ворота и никого не пускать в дом. Унжа, укутанная в большой черный убрус, ежилась от прохлады и тяжелого разговора, затеянного ею самой по воле и зову материнского сердца.
- Ты же любишь Эфанду, - уверенно сказала Унжа, глядя на князя своими поблекшими, когда-то ярко-синими глазами, и грустно спросила: - Но почему ты от нее отказываешься, нe могу понять... - Она пожала плечами и с гордостью добавила: - Мой Верцин был старше меня на пятнадцать лет. Разве это мешало мне любить его и родить ему столько детей! Ну и что же, что у него были еще три жены! Я пережила их только потому, что он больше других любил меня. А таким мужчинам, как мой Верцин и ты, можно иметь и десять жен! - с уверенностью заявила она и опять ласково посмотрела на князя.
