Более полное представление о судебных полномочиях южнорусских посадников можно составить на основании письменных свидетельств, относящихся к Северной Руси. Разумеется, с поправкой на то, что южнорусские посадники, скорее всего, не обладали такой юрисдикцией, как северорусские.
Практически, ничего неизвестно и о законодательных ограничениях посадских обязанностей в Южной Руси, которые имеются, в частности, в Псковской грамоте. «А которому посаднику сѣсти на посадничество, ино тому посаднику крестъ цѣловати на томъ, что ему судить право, а судомъ не мститися ни на когожь, а судомъ не отчитись, а правого не погубити, а виноватого не жаловати». Не исключено, что подобное крестоцелование посадников могло иметь место и в Южной Руси, хотя, учитывая характер их назначений, клятвы эти давались не городской общине, но князьям.
Из содержания Уставной грамоты Смоленской епископии можно придти к выводу, что на определенном этапе компетенцией княжеского и посаднического суда были также и дела церковные. Иначе трудно понять, зачем надо было вводить в специальной грамоте положение о независимости епископских полномочий. «Ажь будетъ иди тяжа, или продажа епископля, да ненадобѣ ни князю, ни посаднику, ни тивуну, ни иному никомуже». Учитывая тесную и непосредственную связь Смоленской земли с Южной Русью, а также и то, что Смоленская епископия выделилась из Переяславской, можно думать, что подобной независимостью от княжеского и посаднического суда обладали и все другие епархии.
Со времен первых исследователей системы государственной власти на Руси (М. А. Дьяконов, Н. П. Павлов-Сильванский, А. Е. Пресняков, С. В. Юшков и др.) в историографии утвердилось мнение, что, кроме Новгорода и Пскова, во всех других древнерусских центрах, где были княжеские столы, институт посадничества не имел места. Более того, как полагал М. А. Дьяконов, даже в т. н. «посадских» городах власть посадников прерывалась, как только там появлялся князь.[418] В пользу такого вывода, как будто, свидетельствует летопись, не называющая посадников в удельных столицах. Там среди первых княжеских помощников, как правило, фигурируют воеводы и тысяцкие. Лишь однажды в летописи говорится одновременно о князе и посаднике, как о представителях власти в одном городе. Это, о чем речь шла выше, в известии об изгнании из Турова Вячеслава Владимировича и его посадника Жирослава Иванковича. Вторым таким свидетельством, на что до сих пор не обращали внимания, возможно является грамота Смоленской епископии, оговаривавшая суверенитет церковного судопроизводства, независимого от князя и посадника. Не будь этого института в Смоленске, в подобной констатации не было бы смысла.[419]
Одной из важнейших функций посадников была военная. Это хорошо отражено в летописи на примере посадников северорусских городов, но такие же обязанности лежали и на южнорусских посадниках.[420] Определенно об этом можно заключить на основании свидетельства летописной статьи 1128 г. Когда, по просьбе Всеволода Ольговича на помощь ему, в противостоянии с великим киевским князем Ярополком Владимировичем, прибыли половцы и послали своих послов в Чернигов, то по пути их перехватили посадники Ярополка. «Изоимавше ѣ Ярополци посадници на Локнѣ, приведоша ѣ къ Ярополку, Ярополчи бо бяху посадници».[421]
Даже если бы подобных свидетельств не было, военную функцию посадников так называемых малых городов можно было бы предполагать. На том основании, что они были в них представителями князя и, следовательно, выполняли все, что относилось к его компетенции. Собирали дань, правили суды, ведали внутренним распорядком и, конечно же, руководили военными делами.
О том, из какой социальной среды происходили посадники в исторической литературе особых расхождений нет. По мнению А. Е. Преснякова, М. А. Дьяконова, С. В. Юшкова и других исследователей, основным резервом, из которого черпались кадры этих управленческих чиновников, была старшая княжеская дружина. По свидетельству начального летописания посадниками становились «мужи добры и смыслены, и храбры». Именно их сажал в городах Владимир Святославич в 980 г.
Однако, по мере развития городской жизни, умножения городских центров, а также частой смены их владельческого статуса, удовлетворить потребности в посадниках только из старшего боярского окружения князей становилось, по-видимому, все труднее. Особенно тогда, когда князья переходили на новые столы или прибирали к своим рукам волости в соседних землях, а их «мужи» уже прочно осели на землю и не желали оставлять насиженных мест. Более мобильными были представители младшей дружины и не случайно в летописи все чаще упоминаются в качестве княжеских слуг и помощников так называемые «детские».
Особый интерес в этом отношении представляет свидетельство летописной статьи 1169 г. Ипатьевской летописи. Князь Владимир Мстиславич получил заманчивое предложение от галицких бояр относительно владимирского стола и объявил об этом своим ближайшим помощникам Рагуилу Добрыничю, Михалю и Завиду. Те не поддержали его и заявили следующее. «И рекоша ему дружина его: „О собѣ еси, княже, замыслилъ, а не ѣдемъ по тобѣ, мы того не вѣдали“». Тогда Владимир, «възрѣвъ на дѣцскы», заявил, что «си будуть мои бояре».[422]
Определенно, если бы затея Владимира увенчалась успехом, его детские заняли бы различные управленческие, в том числе и посаднические, должности на Волыни, так, как это имело место на северо-востоке Руси, когда на владимирском столе утверждались князья Ростиславичи, прибывшие из Южной Руси со своими детскими. Не исключено, что и Всеволод Юрьевич отправил в 1195 г. в южнорусские города Корсунь, Богуслав, Треполь и Канев на посадские должности представителей младшей княжеской дружины.
В заключение несколько слов о политическом статусе русских посадников. Из имеющихся свидетельств следует, что это были государственные чиновники, являвшиеся своеобразным продолжением княжеской власти на местах. Посажение их в той или иной волости должно было свидетельствовать о распространении на нее юрисдикции князей, получивших новое владение в дар или обретших его посредством захвата. Судя по тому, что летописи практически не сохранили имена посадников,[423] последние не принадлежали к числу ближайшего княжеского окружения, как воеводы или тысяцкие и, тем более, не были известными представителями городских общин.
По мнению С. В. Юшкова, посадники проявляли тенденцию превратить свою должность в наследственную и сделаться типичными феодалами, закабаляя подвластное им население и преобразуя дань в феодальную ренту.[424] На каком летописном материале историку удалось обнаружить такую тенденцию посадников, неизвестно. Даже если она у них и была, реализовать ее было практически невозможно. Особенно учитывая временный статус посадников, сменявшихся при каждой смене княжеской власти. Письменные источники не знают ни одного случая, когда бы розданные князьями городские волости посадникам превратились в их наследственные вотчины.
Посадники, как и другие представители княжеской администрации, получали от своих князей земельные наделы, которые, судя по летописным известиям, никогда не равнялись той волости, которой они временно управляли. За верную службу князю они жаловались селами «с людьми и з данью». И только об этом говорит летопись. Она не знает боярских городов, но зато содержит сообщения о боярских селах и имениях. Такие, в частности, имеются в статьях 1146 и 1150 гг. Ипатьевской летописи, 1177 г. Лаврентьевской. В статье 1209 г. Суздальской летописи, в рассказе о новгородском мятеже против посадника Дмитра, говорится о разграблении его сел. «И створиша Новгородци вече на посадника Дмитра и дворъ его и села пограбиша».[425]
Есть основания полагать, что села боярам передавались не просто во владение, но в собственность. Подтверждением этому может быть Рукописание волынского князя Владимира Васильковича, в котором указаны владения переданные им жене. Среди них значится и село Березовичи, купленное князем у некоего Давыдовича Фодорка. «А село есмь купилъ Березовичѣ у Рьевича у Давыдовича Фодорка, а далъ есмь на немь 50 гривенъ кунъ, 5 локотъ скорлата, да бронѣ дощатые».[426] В статье 1186 г. Лаврентьевской летописи говорится о разграблении имений бояр рязанского князя Всеволода Глебовича. «А что дружины Всеволожи, повязаша всѣхъ жену же его и з дѣтми, а свою ятровь ведоша в Рязань, и бояр его, и именье их розоимаша».[427]
Вечу посвящено большое число исследований. О нем писали и спорили уже первые отечественные историографы. Привлекала эта тема и зарубежных историков, уделивших ей не только попутное, но и специальное внимание. Не исчез интерес к вечу и в наше время, о чем свидетельствуют новые публикации.
