Французы мечтали, чтобы русские как можно быстрее покинули Тунис и не останавливались ради этого ни перед чем. Так, начальник службы безопасности в Бизерте доносил колониальным властям: «Поскольку из 7 тысяч человек большинство пропитано коммунизмом, мне кажется необходимым укрепить предписанную службу политической безопасности, которая явно недостаточна». Донесение ретивого жандарма было моментально принято к сведению, и через несколько недель специально для надзора за русскими моряками и членами их семей из Франции прибыла группа полицейских агентов. Слежка велась скрупулезно и навязчиво. Вынюхивали дух большевизма. Худшего издевательства над белогвардейцами трудно себе представить.
В начале 30-х годов корабли русской эскадры, переданные французам, были отправлены на слом. В ответ на это в Бизерте немедленно создали «Морской комитет», который занимался строительством мемориала в память об Императорском флоте. Возглавлял его адмирал Беренс. Была в этом горькая ирония судьбы. Его родной брат, служивший у большевиков, в свое время приезжал в Тунис торговаться с французами о покупке русского флота. Стороны не сошлись тогда в цене. Преподаватель истории в Морском корпусе Николай Кнорринг с горечью вспоминал спустя годы: «Вот были грустные дни. Передавалось из одних рук в другие русское достояние. Чувствовалась какая-то глубокая, внутренняя неправда и жестокая обида. Настоящая, глубокая, а не мелкий удар по самолюбию. Корабли – живые организмы, и боль их страданий каждый из нас ощущал».
В 1936 году «Морской комитет» получил разрешение французов на строительство храма. Закладку совершал митрофорный протоиерей Константин Маженовский. На церемонию были приглашены тунисские власти, последний командующий эскадрой контр-адмирал Беренс и капитаны всех кораблей, пришедших в Бизерту. Около места будущей церкви, строившейся во имя святого благоверного князя Александра Невского, гордо развевались два флага – морской Андреевский и национальный русский. В фундамент вложили икону Спасителя, коробочку с русской землей и кусок пергамента, на котором была указана дата начала строительства. Эта трогательная церемония произвела на присутствовавших иностранцев сильнейшее впечатление. «Храм этот будет служить местом поклонения будущих русских поколений», – считали тогда многие.
Прошли годы. Покосились кресты на могилах моряков в далекой стране. Разрушился форт, где когда-то жили русские гардемарины. Не найти теперь даже места, где была их гарнизонная церковь. Воспоминания «бизертинских сидельцев» стали достоянием архивов и частных коллекций. Книги Берга и Кнорринга уже давно сделались такой библиографической редкостью, что купить их сегодня нельзя даже за очень большие деньги. Даже переиздания, и те достать непросто. В своих мемуарах Анастасия Ширинская-Манштейн с тоской писала: «Когда в 1985 году скончался Ваня Иловайский, и его жена Евгения Сергеевна уехала к дочери во Францию, я принесла домой картонку с церковными бумагами, которые они мне оставили. Эта небольшая коробка была все, что осталось от нашего прошлого, и это прошлое было поручено мне. Из нескольких тысяч людей, лишившихся Родины, оставалась теперь в Тунисе я одна – последний свидетель!»
Что мы знаем о жизни русских моряков в Тунисе? Многие обзавелись подсобным хозяйством. Разводили кур, гусей и уток. Молодежь занималась спортом. Как с гордостью писала единственная местная газета, «два раза был футбольный матч. Наша команда выиграла у французов». Бывшие офицеры Императорского флота брались за любое дело: занимались сельским хозяйством, строительством. В основном их использовали как дешевую рабочую силу. По-разному сложились потом их судьбы. Например, бывший капитан артиллерии Стефановский стал одним из самых известных в Африке геодезистов, а лейтенант Еникеев во время Второй мировой войны пошел добровольцем на французский флот и в ноябре 1942 года устроил диверсию на одной из германских подводных лодок.
Многие так и остались в Бизерте до конца своих дней, и были похоронены на русском кладбище. Перед отъездом из Туниса отец Георгий Спасский записал в своем дневнике: «Никто не придет к ним помолиться. Несколько коленопреклоненных моряков стоят вокруг меня. Грустно звучит “Вечная память”. Одинокие могилы».
Одна из главных реликвий бывшего Русского Императорского флота находится в Париже в соборе Александра Невского. Контр-адмирал Машуков передал туда редкую икону в виде несущегося по волнам корабля. На парусах изображены небесные покровители моряков – Николай Чудотворец и апостол Андрей Первозванный. В начале 60-х годов один из офицеров-бизертинцев, состарившийся на чужбине, с горечью сказал: «Наша смерть унесет в небытие все вековые традиции – жизнь и воспитание целых поколений русских моряков».
К счастью, этого не произошло. Традиции сохранились. Потом, уже в 90-х годах, они начали возвращаться на Родину. Тернист и долог был их путь. Но они вернулись. И это, пожалуй, самое главное.
Даже наше незначительное колебание могло
обернуться позором для наших знамен.
Профессор Даватц
Это самая печальная страница Гражданской войны. О ней не принято вспоминать. А ведь по сравнению с этими событиями меркнет эпопея в Галлиполи, Лемносе и Бизерте, которые сегодня хоть как-то известны в обществе. В принципе, я понимаю, почему так произошло. Остатки белых армий сполна изопьют горькую чашу унижений на чужбине. Приятного в таком рассказе мало. Но говорить об этом необходимо. Эту страницу нашего прошлого, включающую потрясающую гнусность бывших союзников по Антанте, нам нужно знать.
Во время Кронштадтского мятежа, возродившего было надежды эмиграции на продолжение борьбы с большевиками, все убедились, что европейские державы больше не окажут никакой поддержки армии Врангеля. И вооруженное сопротивление ленинской партии сразу же отодвигалось из ближайшего будущего на неопределенные сроки. Отношения с французскими властями обострились до предела. Срочно требовалось найти какой-нибудь выход. 4 апреля 1921 года на Балканы выехала миссия во главе с начальником штаба русской армии генералом Шатиловым для переговоров с правительствами Болгарии и Югославии.
Цель была обозначена лично бароном Врангелем: предоставить белогвардейцам общественные или частные работы, которые войска могли бы выполнять большими силами – полками или дивизиями. Сербы согласились принять 7 тысяч русских в пограничную стражу и 5 тысяч на общественные работы. Немного, конечно, но это было лучше, чем ничего. Собственно, правительство Югославии было готово принять гораздо больше белогвардейцев, если обязанности по их содержанию не лягут на правительство страны. То есть, чтобы финансировал русских кто-то другой. Но желающих не нашлось. Вместо этого «европейские партнеры» заявили, что, возможно, еще для какой-то части русской армии найдутся в будущем соответствующие работы, но в настоящее время они ничего предложить не могут.
В Софии переговоры прошли относительно успешно. Удалось добиться поддержки царя Бориса, Болгарской Православной церкви и даже французского посла (он оказался большим любителем русской литературы). Обсуждали возможность принять несколько тысяч человек на строительство и ремонт шоссейных дорог. Казалось бы, все хорошо, вот только права царя в Болгарии были ограничены конституцией, и окончательное решение вопроса зависело от премьер-министра Стамболийского. Из-за его болезни конкретные соглашения задерживались. Переговоры пришлось прервать. Врангель срочно вызвал Шатилова в Константинополь в связи с серьезными событиями. 7 апреля 1921 года московское радио передало обещание амнистии солдатам, казакам и крестьянам, мобилизованным в Белую армию, а также всем желающим вернуться в Россию. Для Франции это стало великолепным предлогом наконец-то отделаться от надоевшей обузы.
Амнистия вроде бы снимала все проблемы и обязательства по отношению к союзникам в глазах общественности. Одно дело – спасать белогвардейцев от верной гибели, и совсем другое – содержать людей, которым уже ничто не угрожает. 18 апреля последовала нота правительства Франции, в которой, в частности, говорилось: «Все русские, находящиеся в лагерях, должны знать, что не существует больше армии, что бывшие их начальники не могут ими больше распоряжаться». Этот подлейший документ тут же стали распространять в Галлиполи и на Лемносе. Но армия продолжала существовать. Русские не сдавались.
Они демонстративно сохранили подчинение своим командирам и категорически не пожелали прислушиваться к мнению Франции. На генерала Врангеля обрушилась дополнительная масса проблем. Необходимо было срочно форсировать переговоры о перемещении в Балканские страны. И самое главное – достать деньги, чтобы армия смогла продержаться еще несколько месяцев, если не получится сразу устроить всех на работу. Бывший галлиполиец Сергей Резниченко вспоминал спустя десять лет: «Люди, измученные постоянным недоеданием, распродавшие все, лишенные не только хлеба, но и клочка бумаги, не осведомленные о возможных перспективах в будущем, оставались армией, крепкой духом и готовой идти за своими командирами. Галлиполи стало самым ярким проявлением души добровольцев».
