сорок лет проживания в Испанской Америке он разбогател на добыче золота, и его возмутила «Бревизимская реляция о разрушении Индий» (1539 f.), в которой Бартоломе де лас Касас разоблачал безжалостную эксплуатацию рабского труда туземцев на американских рудниках. Лас Касас отплыл вместе с Колумбом в 1502 году, стал епископом Чиапы в Мексике и почти всю свою жизнь отдал делу индейцев. В своих записках, адресованных испанскому правительству, он описывал, как быстро умирали туземцы от тяжелых условий труда, навязанных им поселенцами. Индейцы были приучены теплым климатом и простым питанием к случайному труду; они не добывали золото, а довольствовались тем, что извлекали его с поверхности земли или из русел мелких ручьев, и использовали только как украшение. Лас Касас подсчитал, что за тридцать восемь лет коренное население «Индий» сократилось с 12 000 000 (несомненно, слишком большое предположение) до 14 000.53 Доминиканские и иезуитские миссионеры вместе с Лас Касасом протестовали против рабства индейцев,54 а Изабелла неоднократно осуждала его.55 Фердинанд и Ксименес предписывали полугуманные условия для привлечения индейцев к труду,56 но пока эти сеньоры были поглощены европейской политикой, их инструкции по обращению с туземцами в основном игнорировались.
Небольшие дебаты касались завоевания Мексики. Франсиско Лопес де Гомара дал очень кортесовский отчет об этом изнасиловании; Берналь Диас дель Кастильо, протестуя, написал (1568 f.) свою «Историю истинного завоевания Новой Испании», которая, воздавая должную хвалу Кортесу, осуждает его за то, что он присвоил себе все почести и прибыли от завоевания, оставив немного для таких храбрых воинов, как Берналь. Это увлекательная книга, полная жажды действия, радости победы и искреннего изумления перед богатством и великолепием ацтекской Мексики. «Когда я смотрел на окружающие меня пейзажи, я думал про себя, что это сад мира». И затем он добавляет: «Все разрушено».57
Самая зрелая испанская история и самый знаменитый испанский роман этого периода приписываются одному и тому же человеку. Диего Уртадо де Мендоса родился в Гранаде примерно через одиннадцать лет после ее завоевания Фердинандом; его отец снискал лавры при осаде, а после падения города стал его губернатором. Получив образование в Саламанке, Болонье и Падуе, Мендоса приобрел широкую культуру в латинском, греческом и арабском языках, в философии и праве; он собирал классические тексты с усердием принца эпохи Возрождения, и когда Сулейман Великолепный попросил его назвать награду за некоторые добрые услуги, оказанные им Порте, он попросил лишь несколько греческих рукописей. Он занял высокое положение на дипломатической службе Карла V в Венеции, Риме и на Тридентском соборе. Павел III упрекнул его в том, что он передал Папе Римскому какое-то резкое послание Карла, но он ответил со всей гордостью испанского вельможи: «Я кавалерист, мой отец был им до меня, и как таковой мой долг — выполнять приказы моего королевского господина, не опасаясь вашего святейшества, пока я соблюдаю должное почтение к наместнику Христа. Я являюсь министром короля Испании…. в безопасности, как его представитель, даже от недовольства вашего святейшества».58
Последние исследования ставят под сомнение авторство Мендосы в создании первого в европейской литературе пикарескного романа «Жизнь и приключения Ласарильо де Тормеса». Хотя роман был напечатан только в 1553 году, он, вероятно, был написан за много лет до этого. То, что отпрыск семьи, менее знатной, чем королевская, сделал своим героем вора, было бы удивительно; еще более удивительно, что человек, изначально предназначавшийся для священничества, включил в свою историю такую острую сатиру на духовенство, что инквизиция запретила дальнейшее печатание книги, пока из нее не были удалены все оскорбления.59 Лазарильо* это бродяга, который, будучи поводырем слепого нищего, осваивает хитрости мелкого воровства и поднимается до высших преступлений, будучи слугой священника, монаха, капеллана, судебного пристава, продавца индульгенций. Даже на житейски мудрого молодого вора производят впечатление некоторые чудеса, которые устраивает торговец индульгенциями для продвижения своих товаров. «Должен признаться, что я, как и многие другие, был обманут в то время и считал своего хозяина чудом святости». 60 Это захватывающее повествование положило начало gusto picaresco, или «стилю плута», в художественной литературе; оно вызвало бесчисленные подражания, кульминацией которых стал самый знаменитый из пикаресковых романов, «Жиль Биас» (1715–35) Алена Лесажа.
Изгнанный со двора Филиппа II за то, что во время спора выхватил меч, Мендоса удалился в Гранаду, сочинил случайные стихи, слишком вольные, чтобы их напечатали при его жизни, и поведал о восстании мавров в 1568–70 годах в «Истории Гранадской войны», столь беспристрастной и справедливой по отношению к маврам, что и она не нашла издателя и увидела свет только в 1610 году, да и то лишь частично. Мендоса взял за образец Саллюста, соперничал с ним, украл пару тем у Тацита, но в целом это была первая испанская работа, которая вышла за рамки простой хроники или пропаганды и стала фактической историей, истолкованной с философским пониманием и представленной с литературным искусством. Мендоса умер в 1575 году в возрасте семидесяти двух лет. Он был одной из самых цельных личностей того времени, которое было богато цельными людьми.
Всегда, на этих торопливых страницах, совесть бежит наперегонки со временем и предупреждает торопливое перо, что, подобно спешащему путешественнику, оно лишь царапает поверхность. Сколько издателей, учителей, ученых, меценатов, поэтов, романтиков и безрассудных бунтарей трудились в течение полувека, чтобы создать литературу, которая здесь так узко ограничена, столько шедевров не названо, народы проигнорированы, некогда бессмертные гении обойдены одной строчкой! Ничего не поделаешь. Чернила иссякают; и пока они существуют, должно быть достаточно, чтобы из их царапин и брызг сложилась некая туманная картина мужчин и женщин, отдыхающих на время от теологии и войны, любящих формы красоты, а также миражи истины и силы, и строящих, вырезающих, пока мысль не найдет искусство, чтобы облечься в него, пока мудрость и музыка не сольются воедино, пока не возникнет литература, чтобы дать возможность нации говорить, чтобы эпоха влила свой дух в форму, созданную с такой любовью, что само время будет лелеять ее и пронесет через тысячу катастроф как реликвию расы.
ГЛАВА XXXVI. Искусство в эпоху Гольбейна 1517–64
I. ИСКУССТВО, РЕФОРМАЦИЯ И РЕНЕССАНС
АРТ должна была пострадать от Реформации хотя бы потому, что
