бы нам соглашаться и в мыслях» [820]. Под большим нажимом со стороны императора он принял участие в совместной с латинянами панихиде по патриарху Иосифу II, состоявшейся в Венеции [821]. Впрочем, если мы имеем свидетельства явных и тайных подкупов греческих архиереев, зафиксированные в счетах папской Апостольской палаты, то прямых данных, изобличающих лично Дорофея, нигде не обнаружено. Все поведение трапезундского митрополита на соборе говорило о его нежелании принимать католические догматы при заключении унии. Его позиция ярко проявилась по возвращении греков в Константинополь, когда встал вопрос об избрании нового патриарха. Наиболее вероятным кандидатом после отказа архиепископа Ираклии стал Дорофей. Иоанн VIII обещал ему избрание, если тот заявит об одобрении заключенного союза церквей. С целью склонить Дорофея к этому Иоанн VIII отправил к нему великого протосинкелла и Георгия Дисипата. На их предложение трапезундский митрополит ответил: «Это соединение, достигнутое ныне, не представляется мне благим делом. Поэтому я не могу его стерпеть (στέργβιν)». Он сказал также, что вряд ли принял бы патриаршество, даже если бы византийская церковь находилась в мире, а при ее разделении для него это вовсе невозможно, хотя бы он и одобрил унию [822]. Такой ответ обеспечил избрание митрополиту Кизика Митрофану. Сиропул даже подозревал, что при церемонии избрания была применена подтасовка [823]. Митрополиты Трапезунда и Ираклии не явились на торжественную нотификацию и инвеституру патриарха [824]. Если первоначально трапезундский митрополит занимал уклончивую позицию по вопросу о заключении унии, позже он перешел к ее открытому порицанию — эволюция, характерная для значительной части греков, участников собора.
Однако помимо митрополитов Трапезунда и Керасунта (также подписавшего акт определения) во Флоренции находился и посол трапезундского василевса Иоанн Макродука [825]. На соборе он был окружен почетом. В документах он именуется первым из представителей стран христианского Востока (Трапезундской империи, Грузии и Валахии) [826]. Иоанну VIII удалось довольно легко склонить его к принятию основного догматического принципа унии — учения о filioque [827]. Голосуя «за», посол сказал, что принимает одобренное великой константинопольской церковью, наставницей церкви трапезундской. Он выразил надежду, что император утвердит деяние, совершенное греческими иереями, но не исключал при этом возможность иного мнения у Иоанна IV [828]. Подобное суждение было далеко от всяких богословских соображений и просто полагалось на авторитет компетентного большинства. Из него ясно, что посол не располагал строго определенными инструкциями и должен был действовать по обстоятельствам. Какую-то роль в выборе решения сыграли, видимо, и денежные субсидии, выделенные папской курией на нужды посольства. Правда, дошедшие до нас распоряжения об уплате говорят о незначительных суммах [829]. Макродука присутствовал на торжественном провозглашении унии [830]. Другой трапезундец, известный «философ» Амирутци [831], играл на соборе более значительную роль, выступая с первых же дней как откровенный латинофил [832]. Однако он не являлся официальным представителем, а был приглашен Иоанном VIII Палеологом в качестве богослова-«эксперта». Именно таким он и предстает на страницах «Воспоминаний» Сиропула [833]. Возможно, что вскоре после собора Амирутци склонился к противоположной позиции, выступив против filioque и папского примата [834]. В случае с Амирутци можно более определенно говорить о возможности прямого подкупа. Сохранился документ 1443 г., в котором отмечено возмещение папской курией 100 золотых флоринов епископу Корона Христофору, которые последний ранее уплатил по папскому распоряжению трапезундскому протонотарию Георгию «pro… subventione» [835].
В целом трапезундские представители на соборе пошли на заключение унии под внешним давлением. Но судьба унии в Трапезунде и Константинополе была сходной: она не была принята населением. В Трапезунде о ее реальном осуществлении ни власти, ни церковь не заботились. После заключения унии монах Вазелонского монастыря доказывал, что в имени Латинус зашифровано апокалиптическое «звериное» число 666 — символический знак Антихриста [836]. Но на самом соборе факт принятия унии Трапезундской империей рассматривался как победа папства, а затем и как одна из предпосылок успеха антиосманского похода [837].
Впрочем, симптоматично, что в самый момент переговоров об унии, в 1438 г., католический епископ Трапезунда, Григорий Корсанего, находился в Пере, а не в своем диоцезе [838]. Умер он также вдали от понтийских берегов, в небольшом миланском монастыре Сан Чебо в 1456 г. [839], все еще являясь титулярным трапезундским архиереем. Это указывает на новый рецидив абсентеизма предстоятелей католической церкви в Трапезунде в конце 30-х — 50-х годах XV в. Но если пребывание в Пере еще позволяло контролировать положение дел в относительно близком Трапезунде, то отъезд епископа в Италию (быть может, следствие падения Константинополя в 1453 г.) неминуемо вызывал кризис в управлении епархией.
В наибольшей мере внимание пап к Трапезунду было приковано, пожалуй, после падения Константинополя [840], когда государство Великих Комнинов пыталось возглавить антиосманскую коалицию в Малой Азии [841]. Папство и Венеция рассчитывали на этот непрочный союз, куда входили государство Ак-Коюнлу, Синоп, Кастамон, Караман, чтобы сплотить западные державы под знаменем нового крестового похода и обеспечить им поддержку в тылу Османской державы.
Призывы к обороне черноморского торгового пути поступали к папам из Генуи. В 1455 г. Каллисту III было направлено письмо Лигурийской республики, где отмечалось, что необходимо обратить серьезное внимание на район Понтийского моря, в котором расположены часто посещаемые итальянскими купцами важные города Трапезундской империи, а также Солдайя, Чембало, Амастра и, конечно, Каффа, по числу жителей и значимости не уступавшая Константинополю [842].
В сложной международной ситуации папы неоднократно прибегали к помощи миссионеров для переговоров с государями Востока. Так случилось и в середине 50-х гг. XV в., когда на политической сцене оказался некий минорит фра Лудовико да Болонья. Еще в 1431 г. он был назначен папой Евгением IV членом капитула, задачей которого было изучение способов «освобождения греков от еретических ошибок» и их защиты от «турецкой тирании». Затем длительное время Лудовико подвизался в латинском монастыре в Иерусалиме и в 1454 г. получил разрешение папы Николая V (1447–1455) отправиться в Эфиопию и Индию. Весной следующего года он прибыл в Рим, вероятно для получения инструкций. Новый папа, Каллист III, занимавшийся подготовкой антиосманского крестового похода, послал Лудовико в Эфиопию и Персию, чтобы заручиться помощью правителей этих стран. В 1457 г. Лудовико возвратился в Рим, после того как побывал в Персии [843]. Преемник Каллиста III, Пий II (1458–1464), зная о попытках союза между Узун Хасаном и правителем Синопа при посредничестве Иоанна IV Великого Комнина, в 1458 г. вторично отправляет Лудовико «к грекам, армянам, маронитам, вавилонянам, в
