В конце Сент-Антуанской улицы, когда прямо перед ее глазами выросли башни Бастилии, Эжени не могла пройти, так густа была собравшаяся здесь толпа.
- Назад! Назад! - крикнул ей какой-то солдат, грубо схватив ее за руку. - Дальше идти нельзя!
Простодушно улыбнувшись, Эжени встала в театральную позу. Одной рукой чуть приподняла краешек юбки, другой крепко прижала Габи к груди и вдруг запела свежим, звонким голосом куплет, который когда-то напевал ее возлюбленный Фирмен:
Ну и дела во Франции прекрасной,
Здесь можно дурой быть из дур
И все же править государством...
Пример - маркиза Помпадур!
Хотя прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как умерла маркиза Помпадур, куплет Эжени имел неожиданный успех.
- Ай да забавница! Ай да песенка! Спой-ка еще раз, красотка!
Эжени не заставила себя просить дважды. Разрумянившись от удовольствия, она повторила свой номер еще более задорно и выразительно.
Стараясь не отставать от других, она порой ускоряла шаги, а иногда и просто бежала. Было нестерпимо жарко. Вынув кружевной носовой платочек, она кокетливо обмахивала им свое разгоряченное лицо.
Эжени Лефлер было невдомек, что именно здесь, неподалеку от нее, разворачиваются великие события 14 июля.
Глава двадцать седьмая
14 ИЮЛЯ
Что-то должно свершиться. Что именно, никто не знал. Но разве можно усидеть дома? На улицу! Скорей на улицу, вместе со всеми! Ждали только сигнала.
Ждали сигнала и Жак с Шарлем.
В ночь на 14 июля они условились не спать, дежурить в городе и не возвращаться домой, пока они могут быть хоть чем-нибудь полезными для общего дела.
Вечером, уже договорившись с Шарлем о встрече, Жак решил попрощаться с Бабеттой. Разговор, который произошел между ними после смерти Бианкура, сблизил их, и теперь Жаку казалось невозможным не поделиться с Бабеттой тем, что было самым важным для него в эту минуту: он будет участвовать в событиях, которые вот-вот разразятся.
Бабетта мыла на кухне посуду. Жак остановился на пороге и загляделся на нее. Что бы она ни делала, ему все нравилось в ней, каждое ее движение. Длинными пальцами она легко касалась чашек, взмахивала рукой, вытирала их и легко ставила на полку.
Он забыл, что хотел ей сказать, наверное, какие-то торжественные слова, соответствующие важности наступивших тревожных дней. Вместо этого он произнес просто:
- Я хочу попрощаться с тобой, Бабетта... Я иду на улицу... Кто знает... - И пока Жак произносил эти отрывистые слова, он успел задумать: "Если Бабетта назовет меня "братцем", значит, она не любит меня".
Бабетта опустила чашку на стол.
- Будь осторожен! Мало ли что может случиться.
В ее синих глазах затаилась тревога.
- Дай мне на счастье руку! - попросил Жак, а у самого сердце взволнованно забилось. Сейчас она скажет: "Братец!"
Но Бабетта опять этого не сказала.
- Будь осторожен, Жак... милый Жако!
Жак завладел обеими руками Бабетты, уткнулся в ее мягкие ладони пылающим лицом.
В это время, откуда ни возьмись, появилась Виолетта. Она насмешливо оглядела отпрянувших друг от друга Жака и Бабетту и протянула:
- Чем ты здесь занят, братец?
Она намеренно произнесла слово "братец" тем певучим голосом и с той же интонацией, как произносила Бабетта.
- Помогаю Бабетте!
И Жак стремительно выбежал из кухни, опрокинув по дороге кочергу и щипцы для угля, прислоненные к стене.
Позади он услышал веселый девичий смех. Это смеялась не Бабетта.
Друзья бродили по городу, прислушиваясь к тревожному звону церковных колоколов. С каланчи Ратуши раздавался набат.
На каждом шагу Жак и Шарль сталкивались с патрулями городской милиции. Постоянный комитет составил их из зажиточных горожан. Но парижской бедноте это казалось недостаточным. И наряду с отрядами милиции шли отряды людей из народа, одетые как придется, вооруженные чем попало: музейными ружьями, алебардами, шпагами, и это вынужденное разнообразие оружия не вызывало ни у кого усмешки.
Накануне из избирательного округа Кордельеров, где наиболее влиятельными членами были Дантон и Камилл Демулен, дали знать всем постам, что в подвалы Дома инвалидов, служившего Арсеналом, по распоряжению королевского двора свезено большое количество ружей.
И с утра многочисленные толпы подошли к Дому инвалидов. Напуганный комендант Арсенала Сомбрейль приказал привести в негодность ружья, сняв с них курки и шомполы. Но инвалиды - гарнизон Дома - не приняли на свою совесть греха против революции и, делая вид, что выполняют приказание коменданта, за шесть часов вывели из строя только двадцать ружей. Когда же толпа овладела Домом инвалидов, то все увидели, что ружья покрыты соломой.
- Эге, - высказал кто-то вслух подозрение, возникшее сразу у многих, - солому-то здесь, видно, подложили недаром. Как придет подходящая минута, ее и подожгут.
- А я так думаю, что ружья просто-напросто упрятали под солому, чтобы их не сразу отыскали, - отозвался другой.
Коменданту не оставалось ничего иного, как дать беспрепятственно увезти тридцать тысяч ружей и пять пушек - все, чем располагал в данное время Арсенал.
Жак и Шарль оказались напротив оружейного магазина Тандрие как раз в ту минуту, когда толпа ворвалась в помещение.
- Нам бы тоже не худо запастись ружьями, - проговорил Жак.
Шарль в ответ кивнул головой.
- Хорошо бы, только я не умею стрелять.
- Научимся!
- А про кинжал ты не забыл? - тихо спросил Шарль.
- Помню. Он вот здесь, у меня в кармане.
- Ох, и хороши же на нем камешки!
Толпа меж тем разбирала ружья, люди набивали карманы патронами. Жак и Шарль не смели сами ни до чего дотронуться. Но у кого спросить разрешение? И, набравшись смелости, Жак обратился к пожилому человеку, который с хозяйским видом долго осматривал выбранное ружье:
- Скажите, кто здесь распоряжается?
- Народ!
- Распоряжается народ!.. - с некоторым сомнением повторил Шарль. - А где же все те, кто так хорошо выступает в Пале-Рояле? Камилл Демулен, например... Или этот Робеспьер, о котором столько рассказывал Адора?
Жак испытывал те же сомнения, что и Шарль, только не решался их высказать вслух. Он все же нашелся и ответил:
- А ты думаешь, мало у них дела в Национальном собрании, особенно сейчас. Ведь такие, как Робеспьер, заседают там день и ночь... Надо подготовить новые законы, чтобы во Франции была Конституция... Да, да, не смотри так на меня. Отныне народ будет править вместе с королем.
По мере того как Жак говорил, он и сам начинал верить в свои слова.
Однако разговоры разговорами, а надо было не отставать от других. Жак подмигнул Шарлю, и на улицу юноши вышли уже с ружьями за плечом. Им недоставало теперь только пуль, но те, кто были более предусмотрительными и не ждали ничьих разрешений, тут же поделились с ними дробью.
Незнакомец был прав. Жак и Шарль скоро это поняли: сегодня всем, что происходило, распоряжался народ. И поэтому, никого не спрашивая, ни с кем не советуясь, они пошли, куда все - к Бастилии.
Ох, эта Бастилия! Недаром ее поминали во всех наказах, требуя, чтобы ее смели с лица земли. Когда-то ее назначение было защищать Париж от чужеземцев и от нападений крупных феодалов. Но при последних королях она стала оплотом монархии, символом произвола. Как ненавидели ее все, кто собрался сейчас для того, чтобы ею овладеть, сокрушить, разнести по камню!..
Пока же она стояла еще во всей своей мощи. В конце Сент-Антуанской улицы высились восемь мрачных, тяжелых башен. В башнях на большом расстоянии друг от друга были пробиты узенькие оконца. На каждом тройной ряд решеток; отверстия одного ряда не совпадали с отверстием следующего, так что окна почти не пропускали света. Верхушки башен смотрели в небо красиво вырезанными острыми зубцами.
Вход в самую крепость был с Сент-Антуанской улицы. Здесь стояла передовая караульня, в которой днем и ночью сидел часовен. По первому подъемному месту, перекинутому через глубокий ров, входили в первый двор. Здесь был вырыт второй ров, через него также перекинут подъемный мост, который вел во второй, так называемый комендантский двор. Перед вторым двором была своя караульня. А всего, для того чтобы проникнуть в крепость, надо было пройти два подъемных моста и пять ворот. Все ворота охраняли часовые. Кроме того, в Бастилии был двор для прогулок заключенных и множество разных строений, переходов и галерей, в которых впору было заблудиться и тому, кто был здесь своим человеком.
Вот какова была Бастилия! Вот что предстояло сокрушить французскому народу!
- Тираны народов! Убийцы! Сгиньте с лица земли! Ваше царство кончилось! Трепещите! - крикнул кто-то.
А другой голос, совсем рядом с Жаком, отозвался:
- Эх, песню бы! Хорошую, зовущую на дело! Хочется петь!..
И Жаку показалось, что это высказали вслух его собственную мысль. Действительно, недоставало песни, зовущей на бой. Она была создана позднее и стала известна под названием "Марсельеза".
