времена Фомы Аквинского ученые круги признавали дар предвидения (divinatio) обманом, «собственным изобретением» (propria inventionem) той или иной предсказательницы. Такая вера, по их мнению, вела не к Господу, но к дьяволу [408].
Дело Марго де ла Барр может служить наглядной иллюстрацией описанного выше процесса. От решительного заявления о неразделимости колдовства и врачевания судьи незамедлительно перешли к вопросу об участии Нечистого в кознях обвиняемой. И, конечно же, такое участие было обнаружено [409]. А потому ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в том, что Марго – настоящая ведьма, а потому «достойна смерти» [410].
И все же единодушие судей ставится под вопрос позицией автора регистра Шатле. На первый взгляд, она ни в чем не противоречила точке зрения его коллег, поскольку ее невозможно понять из содержания дела. Однако мнение Алома Кашмаре не просто заслуживает внимания – оно, собственно, и является для нас решающим. Как мне представляется, на то, что его вгляд на происходящее отличался от мнения прочих судей, указывает форма записи дела, которую, как я уже отмечала выше, следует в данном случае рассматривать как самостоятельный объект исследования [411].
Дело в том, что в интерпретации Алома Кашмаре история любви Марион и помощи ей Марго приобретала характер чисто сказочного сюжета. Она и записана оказалась в соответствии с функциями главных действующих лиц волшебной сказки, где старая знахарка играла роль доброй Бабы-яги. Схема эта была предложена в свое время В.Я. Проппом, особо оговорившим, что не все функции героев могут быть отражены в одном сюжете [412]. Рассмотрим же их применительно к нашему судебному казусу.
* * *
Исходная ситуация (пространственно-временное определение, состав семьи, предзавязочное благополучие и т. д.): история Марион начинается «примерно год назад», когда она знакомится с Анселином. Об их благополучии в тот момент говорит их «великая любовь».
Эта счастливая атмосфера только усиливает последующую беду. Сигналом становится отлучка из дома одного из членов семьи (I функция): Анселин покидает Марион. Куда он отправляется и с какой целью, нам неизвестно, но девушка предчувствует беду и в первый раз прибегает к колдовству, используя срезанные волосы и менструальную кровь.
Появляется вредитель (III функция), который нарушит покой семьи: в результате «отлучки» Анселина на сцену выходит Аньес – его новая невеста.
Персонажи занимаются выспрашиванием, выведыванием (IV функция): собирают информацию друг о друге. В нашем случае это «выведывание через других лиц»: Марион вполне могла узнать кое-что об Аньес от Марго, которая была лично с ней знакома.
«Обратное выведывание» вызывает соответствующий ответ (V функция): Марго, очевидно, сообщает Марион о слабом здоровье Аньес, что дает шанс быстро с ней разделаться (победить).
Завязка сказки открывается собственно вредительством (VIII функция): Аньес буквально «похищает» Анселина у Марион и собирается выйти за него замуж.
О действиях вредителя сообщается герою/героине (IX функция): Марион узнает об измене Анселина.
Герой соглашается на противодействие (X функция): Марион решает бороться за свою любовь. Поскольку она сама начинает действовать, она становится главным героем, ее функция – активная, сюжет идет за ней (т. е. строится вокруг ее показаний в суде).
Герой покидает дом (XI функция), что далеко не всегда означает пространственное перемещение. Все события могут происходить на одном месте: Марион идет к Марго.
Так начинается основное действие сказки. В ней появляется даритель, который первым делом выспрашивает героя о цели визита (XII функция): Марго и Марион имеют долгую беседу о непостоянстве Анселина.
Герой реагирует на действия будущего дарителя (XIII функция): Марион в обмен на помощь обещает Марго и впредь приводить в ее публичный дом потенциальных клиентов.
Даритель вручает герою некое волшебное средство для ликвидации беды (XIV функция): Марго учит Марион, как поймать белого петуха и приготовить приворотное зелье.
Герой отправляется к месту нахождения предмета поисков (XV функция): Марион идет домой и подливает зелье Анселину. Однако в этот раз ее ждет неудача. И это неудивительно, поскольку белый петух – только второй случай колдовства (после отрезанных волос и менструальной крови). Для сказки же характерно утроение функции.
Следует повтор функций XI–XV: Марион отправляется на свадьбу Анселина с двумя венками.
Герой и вредитель вступают в борьбу (XVI функция): Марион бросает венки под ноги танцующим новобрачным.
Вредитель побеждается (XVIII функция): Аньес заболевает.
На этом история заканчивалась, однако Марион так и не добивалась своего. Вместе с Аньес заболевал и Анселин, и они оба погибали. Если бы они остались в живых, обещание Марго было бы выполнено: Анселин мог бы вернуться к Марион, не имея полноценных сексуальных отношений с женой.
* * *
Впрочем, именно это отступление от сюжета, т. е. отсутствие счастливого конца, и превратило историю неразделенной любви Марион ла Друатюрьер в уголовное дело, решение которого зависело уже от судей. На таком фоне личная позиция Алома Кашмаре проявилась наиболее отчетливо. Как мне представляется, он не был склонен к очернению Марго, скорее, ее образ виделся ему двойственным: она могла оказаться злой ведьмой по отношению к какому-то одному человеку, но доброй – ко всем остальным. «Яга – очень трудный для анализа персонаж. Ее образ слагается из ряда деталей. Эти детали, сложенные вместе, иногда не соответствуют друг другу, не совмещаются, не сливаются в единый образ» [413].
Тем не менее наличие в записи данного дела легко считываемого сказочного сюжета порождает проблему несколько иного толка и заставляет задуматься, не приукрасил ли автор регистра Шатле действительность, превратив описание, возможно, на самом деле имевшего место судебного процесса в некое подобие художественного текста [414]?
Безусловно, данная проблема требует отдельного рассмотрения, и единственное, что мы можем утверждать более или менее точно, так это то, что дело Марион и Марго было записано в регистре Шатле в той форме, которая по-прежнему была наиболее близка человеку конца XIV в., даже секретарю суда Алому Кашмаре, представителю ученой культуры. От этой последней в его записях сохранились неоспоримые христианские элементы: связь с дьяволом, тема безумия, обвинение в проституции, сомнения в медицинских способностях знахарок. Но стержень повествования оставался фольклорным. И Марго де ла Барр, в полном соответствии с этим сказочным сюжетом, все еще обладала положительной характеристикой: она «желала делать добро», она «лечила», «помогала советом», «откликалась на просьбу»… Она была доброй ведьмой, помощницей, что бы о ней ни думали прочие судьи Шатле.
Таким образом, преобладание типа «агрессивной» ведьмы в конце XIV – начале XV в. в материалах уголовных процессов, имевших место во Французском королевстве, выглядит несколько проблематичным. Любопытно, что и в более поздний период, в XVI–XVII вв., этот образ не достиг здесь тех высот, на которые он вознесся в других европейских странах. Как отмечал Альфред Зоман, в судебных регистрах Парижского парламента за 1565–1640 гг. самым распространенным видом колдовства по-прежнему оставалось изготовление зелья, провоцирующего смерть или болезнь конкретного человека. Природные катаклизмы не
