считались во Франции (как, например, в Швейцарии или в Германии) делом рук ведьм. Столь же редки оказывались здесь обвинения в наведении порчи на взбиваемое масло или свежее пиво, что было обычным делом в Англии [415].
Эти данные в какой-то мере ставят под сомнение другое утверждение Карло Гинзбурга – о повсеместном существовании (в воображении обывателей) вражеской секты ведьм, которые, как раньше евреи и прокаженные, несли зло всем окружающим. Такая трактовка образа ведьмы появился в регистрах Парижского парламента, пожалуй, только в середине XV в. (уже известное нам дело Маргарет Сабиа представляет собой исключение на этом фоне). В более поздний период тот же А. Зоман отмечал в Северной Франции существование представлений о шабаше, однако колдовство продолжало оставаться по преимуществу делом личным, касающимся самой ведьмы и ее жертвы [416]. Полностью сосредоточившись на образе злой ведьмы, К. Гинзбург вынужден был рассматривать только один сказочный сюжет – так называемую тему А волшебной сказки (борьба с врагом и победа над ним). Именно с ней, по его мнению, были связаны представления о шабаше – «сражении в состоянии экстаза с мертвецами и колдунами»: «Обобщенно говоря, они (эти сражения. – О.Т.) показывают, что образ путешественника или путешественницы, отправляющихся в экстатическом состоянии в мир мертвых, имеет решающее значение для зарождения и передачи повествовательной структуры – вероятно, самой древней и самой жизненной структуры, созданной человечеством» [417].
Однако для Французского королевства конца XIV в., как мне представляется, не менее распространенным сюжетом стала тема Б волшебной сказки – трудная задача и ее выполнение. Все случаи любовной магии (и в том числе, история Марион ла Друатюрьер) могут быть рассмотрены как попытки женщин вернуть или удержать любимого, вне зависимости от того, имелась ли у них соперница. С этой точки зрения тема А автоматически включалась в тему Б, становилась одним из ее вариантов, а вовсе не предшествовала ей, как полагал К. Гинзбург. Именно для темы Б, в первую очередь, характерно наличие доброго помощника, дарителя, который всячески способствует разрешению трудной задачи. И его игнорирование помешало итальянскому историку полнее представить себе особенности передачи «повествовательной структуры» в разных регионах Западной Европы и на разных этапах развития.
История Марион ла Друатюрьер и Марго де ла Барр, а особенно – трактовка образа последней Аломом Кашмаре, свидетельствуют, что в конце XIV в. во Франции для передачи информации о ведовских процессах тема Б волшебной сказки являлась структурообразующей. Эта особенность, к сожалению, находит слабое отражение в современных работах по данной проблематике. Более позднее, негативное отношение к ведьме накладывает и на них свой отпечаток. Действительно, преобладание темы А в процессах XVI–XVII вв. являлось непосредственным следствием влияния ученой культуры на все слои общества. В ней доминировали такие мотивы, как угроза врага всему сообществу, страх перед этим врагом, необходимость сразиться с ним и победить – чтобы миропорядок был восстановлен. Именно эти идеи являлись основными «движущими силами» охоты на ведьм. Именно они вели к насильственному исключению этих последних из общества.
Однако в конце XIV в., как представляется, для превращения той или иной женщины в изгоя требовалось не только обвинение в колдовстве – учитывались и иные обстоятельства. Особенно хорошо это заметно на примере Марион: она представлялась судьям то сумасшедшей, то обезумевшей от (незаконной) любви, то проституткой. Любое из этих обвинений могло в равной степени сделать ее «нежелательным элементом» средневекового общества. Марго – в большей степени «ведьма» – была таковой еще далеко не для всех, даже в стенах суда. История двух закадычных подруг, окончивших свои дни на площади Свиного рынка, отразила, в интерпретации Алома Кашмаре, недолгую переходную ситуацию двойственного восприятия ведьм средневековым обществом.
Глава 6
Блудница и город
Процесс Марион ла Друатюрьер помог нам обратить внимание на одно важное обстоятельство: в уголовном праве конца XIV в. понятия «проститутка» и «ведьма» оказывались связаны теснейшим образом, причем второе обвинение часто основывалось на первом. Марион, подозреваемая в убийстве своего любовника, отказавшегося жениться на ней, была признана «женщиной с дурной репутацией», а затем объявлена колдуньей и послана на костер.
Попытка ответить на вопрос, насколько устойчивой для средневекового правосознания была связь между обвинениями в проституции и колдовстве, привела нас к другому – знаменитому – процессу, состоявшемуся в Руане в 1431 г., – процессу над Жанной д’Арк, в материалах которого также нашлись статьи, посвященные проституции. История, якобы произошедшая с французской национальной героиней, была очень похожа на обвинение, выдвинутое сорока годами раньше против Марион ла Друатюрьер. Напомню еще раз, как излагал дело прокурор трибунала Жан д’Эстиве:
«VIII. Также Жанна, когда ей было примерно 20 лет, по своему собственному желанию и без разрешения отца и матери, отправилась в город Нефшато в Лотарингии и на какое-то время нанялась на службу к содержательнице постоялого двора по прозвищу Рыжая (La Rousse). Там постоянно собирались женщины дурного поведения, и останавливались солдаты. Жанна также жила там, иногда общалась с этими женщинами, иногда водила овец на пастбище и лошадей на водопой… IX. Также Жанна, находясь там в услужении, привлекла к церковному суду города Туля некоего юношу, обещавшего на ней жениться. Для участия в процессе она несколько раз ездила в Туль… Этот юноша, поняв, с какими женщинами она знается, отказался взять ее в жены. Он умер, и это дело до сих пор не закрыто. А Жанна с досады оставила затем упомянутую службу» [418].
To, что Жан д’Эстиве вел речь именно о проституции, не вызывает никаких сомнений. В тексте статей присутствовали, пожалуй, все необходимые для подобного обвинения компоненты: постоялый двор, слишком часто в Средние века становившейся публичным домом; проживавшие там девицы легкого поведения; их вечные клиенты – солдаты; репутация самой героини, безвозвратно испорченная таким соседством. Даже прозвище хозяйки – Рыжая (La Rousse) – свидетельствовало о том, что перед нами – женщина недостойного поведения, проще говоря, сводня [419].
Интересным представляется и следующее обстоятельство. Обвинение в проституции встречалось у Жана д’Эстиве не только в начале списка, он обращался к нему вновь в статье LIV: «Также Жанна бесстыдно жила с мужчинами, отказываясь от компании женщин, принимая услуги только от мужчин, от которых она требовала, чтобы они помогали ей как в интимных надобностях, так и в ее тайных делах, чего никогда не происходило ни с одной целомудренной и благочестивой женщиной» [420]. Эта статья смотрелась несколько странно в окружении обвинений, носящих, как мы увидим дальше, в основном религиозный характер. Кроме того, она была явно связана с предыдущей статьей, касавшейся военной карьеры девушки: «Также против воли Господа и святых Жанна высокомерно и гордо присвоила себе главенство над мужчинами, выступая в качестве военачальника и предводителя армии» [421].
Обвинение Жанны д’Арк в проституции уже становилось однажды предметом специального рассмотрения. Пытаясь понять, почему
