самого сильного из своих соперников. Теперь его прежняя союзница — Речь Посполитая — более не представляла значительной угрозы, поскольку царь получил для себя портовые города на Балтике.
Существуют различные мнения по поводу того, была ли Великая северная война более разрушительной для региона, чем продолжительные Ливонские войны конца XVI — начала XVII столетия. Военные действия, приведшие к распаду Ливонской конфедерации, продолжались дольше и имели более длительные перерывы, когда борьба временно прекращалась, и это давало больше возможностей для восстановления. Северная война была короче; в ней участвовали более значительные армии, сражавшиеся на территории побережья. Обе войны были слишком долгими для мирного населения, особенно крестьянского, переживавшего их как бесконечную череду набегов и мародерства, когда внезапные вспышки насилия воспринимаются как элемент повседневной жизни. В обеих войнах все армии, пересекавшие побережье, предъявляли местному населению значительные требования. В Северной войне русские войска особенно часто прибегали к стратегии выжженной земли, особенно на эстонских территориях, поскольку русские стремились не оставить Швеции ресурсов для возможного возвращения, основываясь на том, что в начале войны шведская армия казалась непобедимой. Часто цитируемые доклады жестокого русского военачальника Бориса Шереметева царю Петру содержат и откровенные любования сценами грабежей, мародерства, изнасилований и убийств, а также описания депопуляции эстонских и ливонских земель посредством переселения тысяч их жителей на территорию России (среди переселенных был переводчик Библии на латышский язык пастор Эрнст Глюк).
Гибель людей, прямо или косвенно вызванная военными действиями, многим казалось недостаточной Божьей карой — во время Северной войны люди умирали также от голода и болезней. Особенно страшный голод постиг побережье еще до начала войны (в 1695–1697 гг.), а вот эпидемия чумы постигла этот регион в самый разгар сражений. Голод 1695–1697 гг. в действительности был явлением, присущим всей Северной Европе: в некоторых районах Ливонии от него вымерло до четверти населения еще до начала войны в 1700 г. Одним из последствий голода до и во время войны стал резкий рост преступности: доведенные до нищеты голодные люди и семьи скитались по сельской местности, грабя и убивая более удачливых. В 1697 г. Риге, согласно городским записям, пришлось столкнуться с вторжением 2250 нищих. Чума — наиболее опасная из эпидемий, периодически поражавших население побережья в XVII в., — на этот раз была общим восточноевропейским бедствием, сначала постигшим Турцию, Венгрию и Польшу (1707); потом, в 1708 г., — Силезию и Литву, в 1709 г. эпидемия достигла Курляндии и в 1710 г. — Шведской и Польской Ливонии, а также Эстонии. На побережье потери от этой эпидемии были гораздо большими, чем от предшествующих. Например, в Жемайтии, по оценкам, потери составили около половины населения; такие же потери пришлось испытать как городскому, так и сельскому населению Курляндии. По некоторым оценкам, латышскоговорящее население Ливонии уменьшилось с 136 тыс. человек до эпидемии до 52 тыс. сразу после нее. В Эстонии население Таллина сократилось на три четверти, а сельское население — примерно наполовину. Разумеется, все эти оценки являются приблизительными, и не все районы пострадали в равной степени. В сельской местности резкая депопуляция в краткосрочной перспективе ухудшила отношения между выжившими крепостными крестьянами и их господами: первые часто бежали в поисках лучшей жизни под покровительство других землевладельцев, обещавших лучшие условия труда, тогда как последние стремились привязать оставшихся крестьян к своим поместьям еще более крепкими узами, в том числе насильственно. Сокращение рабочей силы в регионах, пострадавших от эпидемии, нанесло сельской и городской экономике побережья удар, последствия которого чувствовались, по меньшей мере, на протяжении жизни еще одного поколения.
В результате этих демографических катастроф в начале XVIII в. численность населения на побережье Балтики находилась на беспрецедентно низком уровне. Согласно оценкам, население Эстонии (ставшей частью Российской империи с 1721 г.) упало с 350 тыс. человек в 1695 г. до примерно 120–140 тыс. человек ко времени Ништадтского мира (1721). Население Ливонии (как латвийской, так и эстонской части, которые также перешли к России в 1721 г.) также упало — с примерно 503 тыс. человек в 1700 г. до 333 тыс. человек; население Польской Ливонии уменьшилось со 103 тыс. человек в 1700 г. до 70 тыс.; население Курляндии, которая пострадала несколько меньше, сократилось с 211 тыс. в 1683 г. до 209 тыс. человек. Наконец, население Великого княжества Литовского после Северной войны уменьшилось с 4,5 до 1,7 млн человек. С высокой вероятностью в начале прославленного века Просвещения на побережье насчитывалось меньше эстонцев, латышей и литовцев, чем в начале XVI столетия.
4. Установление гегемонии: побережье и царская Россия (1710–1800) [13]
В начале XVIII столетия Балтийское побережье было полем битвы региональных держав, однако к концу его оно стало частью западных территорий Российской империи. Швеция была изгнана с восточных берегов Балтики к 20-м годам того же века, а Речь Посполитая обнаруживала все меньшую способность препятствовать России вмешиваться в ее внутренние дела. В Западной и Центральной Европе соперничающие державы сражались в серии войн за наследство, одновременно стремясь консолидировать европейские колонии в Новом Свете. В то же время передовые мыслители Франции, Англии и германских земель выдвинули и развили идеи Просвещения, публикуя бессмертные сочинения, посвященные общественному договору, совершенствованию человека и разделению властей.
В Ливонии и Эстонии новая российская правящая элита, сменившая шведскую достигла соглашения с региональной и местной землевладельческой верхушкой в целях обеспечения общественного и политического порядка и установления эффективного управления крепостными крестьянами — эстонцами, латышами и литовцами. Были подтверждены прежние административные границы, а также созданы новые, расколовшие существующие языковые общности прежней Ливонии и поделившие эстонцев на две части. Латышское население также оставалось разделенным между Южной Ливонией, с одной стороны, и Курляндским герцогством и Латгалией — с другой; при этом Курляндия и Латгалия продолжали оставаться под юрисдикцией Речи Посполитой. По отношению к высшим классам вновь обретенных западных территорий Россия поступала по-разному — в Эстонии и Ливонии демонстрировала снисходительность, в Польше и Литве — была навязчивой. Лишь в последней четверти XVIII в. петербургское правительство Екатерины II завершило задачу, поставленную еще Петром Великим, — окончательно привести Речь Посполитую под юрисдикцию России.
В обращении с местными элитами правительству России нужно было прилагать лишь минимум усилий, чтобы добиваться политического подчинения. В Ливонии и Эстонии высшие слои общества так быстро поменяли приоритеты и вместо шведского короля стали поддерживать русского царя, что происходивший процесс можно описать как исполнение планов обеих сторон. Ливония и Эстония относились к Романовым настолько же благожелательно, как и сами Романовы — к ним. К концу века, после того как был завершен гораздо более сложный процесс поглощения Речи Посполитой, Российская империя стала граничить на западе с двумя новыми соседями — королевством Пруссия и Австрийской империей Габсбургов. Такая близость к Центральной
