Во-вторых, ему претила даже самая ничтожная зависимость академического или университетского ученого от политики и идеологии. Работа в системе «образования» происходит, что называется, под приглядом. А Д.М. Михайлович этого на дух не переносил. «Лучше нищета, чем несвобода», – кратко формулировал он этот тезис.
В-третьих, Михайлович полагал историю в большей степени искусством, нежели наукой. Ему гораздо ближе были античный ритор, средневековый книжник-мудрец, летописец, анналист, может быть, историософ или антиквар XIX века, нежели «строгий ученый» XX столетия, разглагольствующий о «твердо установленных закономерностях мирового исторического развития». Дмитрий Моисеевич искал вольности языка и метода, признавая в то же время необходимость неукоснительно следовать технике исторического исследования. Ему до крайности не нравилась зацикленность подавляющего большинства исследований на крайне узкой аудитории строгих специалистов, а также принудительное использование «чудовищного кадавра, именуемого языком академической науки». «Историк разучился обращаться к обществу, – не раз объявлял Дмитрий Моисеевич, – и я не желаю быть таким историком». Его интересовала широкая, желательно массовая аудитория, а разговаривать с ней на сухой академщине – все равно что работать снотворным.
В-четвертых, наконец, работа в аппарате официальной науки предполагала (да, по большому счету, до сих пор предполагает) постоянное проявление большой осторожности и умеренности в вопросах веры; для твердо верующего воцерковленного историка, каким был Дмитрий Моисеевич, подобное положение стеснительно. А сколь крепко он веровал, можно увидеть, например, из вводного абзаца в его эссе «Чувство подлинного провиденциализма» (сборник «Вольные историософские этюды»): «Бог всемогущ, и пути его неисповедимы. Современному интеллектуалу необходимо вывернуть всего себя наизнанку, пробить собственный череп и перекрасить мозг в иные тона, чтобы приблизиться к пониманию, что это такое: когда Бог всемогущ и логику его действий до конца познать невозможно» (1998).
Михайлович имел полнейшую уверенность, что историк может реализоваться и вне рамок официальной науки. Казалось бы, сомнительное рассуждение… Но судьбой своей он подтвердил это мнение. Шесть книг, два десятка больших статей и эссе, множество малых публикаций, а также целая плеяда учеников свидетельствуют в пользу его правоты.
Долгие годы Дмитрий Моисеевич работал как научный консультант, затем редактор и, наконец, как начальник отдела исторической литературы издательства «Восток». Там, кстати, вышло несколько его трудов и, в частности, в одном из серийных сборников «Русская культура» – первая серьезная статья «Византийская география в представлениях средневековых русских книжников» (по дате – 1989, а по факту выхода 1988 год). И первую монографию Дмитрия Моисеевича выпустит тот же издатель. Так что у историка были основания почти полтора десятилетия держаться за эту работу. И только в возрасте сорока лет он занялся преподаванием истории (о чем ниже будет рассказано подробно).
В конце 1980-х и на протяжении всего последующего десятилетия с хорошим заходом в нулевые Михайловича постоянно приглашали читать публичные лекции. В то время публичные лекции были в чести, а Дмитрий Моисеевич, с его хорошо поставленной, артистической манерой подачи материала, оригинальным стилем мышления и громадным багажом знаний считался в 90-х своего рода московской знаменитостью. Позднее работать подобным образом ему стало сложнее: зимой 2004 года он сорвал связки, а потом пережил тяжелый грипп с осложнениями, так что работать с большой аудиторией в полную силу уже не мог – садился голос, притом надо было еще беречь его для преподавательской деятельности.
В 1990-х (не помню точно, какой это год, поскольку сам стал членом организации довольно поздно, кажется, в 1995-м или 1996-м) Д.М. Михайлович основал клуб под названием Общество любителей философии истории. По его собственным словам, ОЛФИ родилось в 1986-м, но, кажется, тогда оно состояло из трех-четырех человек и расцвело по-настоящему лет через шесть после рождения своего, это, думаю, и был момент его истинного учреждения.
На клубе кто-то из корифеев делал доклады на полемические темы русской, античной или византийской истории, их подвергали неформальному, можно даже сказать, жаркому обсуждению. Обсуждались там и книги, ставшие событиями культурной жизни того времени. ОЛФИ работало под девизом: научная строгость, политическая вольность. И эта «вольность» шла вразрез с либеральным вектором общественного развития того времени. Клубные дискуссии велись в духе русском, христианском, государственническом (с оттенком монархизма и византизма). Казенщину ельцинской России там в грош не ставили, как, впрочем, и «ценности Октября». В чести был, скорее, своего рода «белый активизм», то есть признание того, что революция 1917 года была и грандиозной ошибкой, и грандиозной трагедией, а Российская империя имела многообещающую историческую перспективу, прерванную грандиозной гекатомбой двух войн – мировой и гражданской. В разгар деятельности ОЛФИ (1998) Дмитрий Моисеевич сделал доклад о К.П. Победоносцеве, где назвал его гениальным аналитиком и провидцем, которого не сумели понять современники. Впоследствии на основе доклада он написал статью «Великая правда исторического развития». Она вошла в сборник «Вольные историософские этюды». Среди прочего Дмитрий Моисеевич сказал там: «Победоносцев разобрал все основные составляющие „демократического“ устройства государства и доказал: это все то же правление незначительного меньшинства, как и любой другой государственный режим, только еще более хаотичный, еще более ориентированный на удовлетворение „личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей“». Сам Михайлович идеалы будущего видел в обновлении эталонов прошлого, притом не только времен императорской России, но и, даже в большей степени, Московского царства допетровского периода.
Клуб собирался сначала в редакции издательства «Восток», затем в подмосковном доме Дмитрия Моисеевича близ железнодорожной станции белорусского направления Баковка.
Семинары ОЛФИ в разное время посещали: А.В. Каманина (крупный публицист), С.Ю. Иванов (впоследствии достигший профессуры), Д.М. Володихин (также университетский профессор), Н.В. Иртенина (тогда еще совсем юная, еще не корифей православной исторической романистики, как сейчас), поэтесса Марина Геттиген, Е.Д. Крестинина (довольно известный литературный критик и публицист, впоследствии супруга Дмитрия Моисеевича), А.Д. Крамаренко (поэт, ныне живет во Владимире), ваш покорный слуга, а также еще десятка два молодых историков и литераторов. Михайловича с его семинарами очень хорошо знал и постоянно с ним полемизировал знаменитый Константин Крылов, ныне покойный. В свою очередь, Дмитрий Моисеевич не раз публиковался у него на сайте traditio.ru, а затем в газете «Консерватор», но под псевдонимом, на раскрытие которого разрешения мной не получено. По журналам, газетам, сайтам вообще разбросано немало статей Дмитрия Моисеевича, под псевдонимами и под его собственным именем; собрать их сейчас затруднительно, поскольку автор относился к идее составления автобиблиографии иронически. Точно известно лишь о нескольких публикациях в «Книжном обозрении» и в газете «История».
Впоследствии по образцу Общества любителей философии истории были созданы столь известные клубы гуманитариев, как литературно-философская группа «Бастион», Карамзинский клуб, историко-культурное общество «Московские древности». ЛФГ «Бастион» возникла в 2000 году, какое-то время существовала параллельно ОЛФИ, а потом заменила его – с полного согласия Д.М. Михайловича, поскольку у ОЛФИ наступили проблемы с помещением. Часть семинаристов перетекла в «Бастион», там бывал на нескольких семинарах и сам Дмитрий Моисеевич, отечески «благословляя» клуб-наследник своей организации.
Сегодня многие с благодарностью вспоминают школу ОЛФИ.
В 1992 году вышла первая монография Дмитрия Моисеевича, «Опыт исследования сакральной географии русского Средневековья: Звезды, оси, лучи, перекрестки». В ней отразилось его стремление сопрягать историческое знание с географическим, но далеко не в том традиционном смысле, который стал достоянием исторической науки еще во времена В.О. Ключевского, а именно: «Общество зависит от той природно-географической среды, в рамках которой живет и развивается». В книге речь идет о линиях распространения христианства на Руси в разные эпохи ее истории, о «перекрестках» духовного влияния крупнейших вероучителей, осях влияния соседних традиций – византийской, западной, кавказской, а также о вспышках («звездах») иноческого благочестия, вызвавших настоящие волны, распространявшиеся на широком пространстве. В частности, высказывалась идея о том, что естественно-географические трудности колонизации Русского Севера делали его особенно привлекательным для светочей «иноческого делания»: чем труднее жизнь в дикой глуши, в суровых условиях, тем выше подвиг во имя Христа и тем легче найти возможности для уединенного молитвенного сосредоточения.
