Ознакомительная версия.
До Реформации, какие бы ни шли войны, вся Европа оставалась в рамках фундаментальной концепции единства христианского мира — той мысли, что разные государства составляют, подобно членам, единое тело. И даже после Реформации, когда в 1555 году Карл V заключил соглашение с протестантскими князьями империи, сохранились концепция и идеал. Формально во имя этой идеи, как бы искаженно он ее ни понимал, Фердинанд II начал свою кампанию по контрреформации. Во имя ее Валленштейн строил свои грандиозные планы. Люцен уничтожил идеал, сломал концепцию и само европейское единство.
Судьба как Реформации, так и имперских притязаний была решена на поле битвы военными средствами. Система фон Тилли и Валленштейна основывалась на армии почти неуязвимой в оборонном отношении, которая, продвигаясь по неприятельской стране, разграбляла ее и уничтожала ресурсы, снабжая довольствием солдат. Опустошенная страна являлась даже источником наемной силы. «Чей дом сожжен, идет в солдаты», — гласила популярная поговорка. Валленштейн более тщательно разработал эту систему, чем фон Тилли, по причине своей безжалостности; кроме талантов военачальника, которыми обладал его предшественник, он имел способности интригана, финансиста и дипломата. Но даже в наивысшем выражении она была только развитием испанской военной организации, средневековой в своей основе.
Нежизнеспособность этой системы доказал Густав-Адольф. При Брейтенфельде он продемонстрировал ее недейственность в тактическом отношении; показал, что боевой порядок, главное качество которого — неуязвимость для нападения, всегда можно сломить, если нападающие двигаются достаточно быстро и бьют достаточно сильно. Испано-имперская система использовала пехоту и мушкетеров в качестве крепости, а кавалерию для совершения вылазок; но главный недостаток такой крепости состоял в том, что она не способна менять форму; обладая достаточной подвижностью, всегда возможно разбить ее по частям превосходящей силой.
Кроме того, Густав-Адольф показал стратегическую ошибочность системы. Хотя его войскам не удалось сдвинуть с места вражескую армию в Нюрнберге, это не должно помешать нам увидеть важный факт: армия Валленштейна понесла тяжкие потери от голода и болезней, а когда Валленштейн попытался повторить ситуацию, он получил Люцен. Армия не может обходиться без коммуникаций и снабжения. Мобильные шведы в любой момент могли отрезать противника от линий сообщения и поэтому вынудить его вступить в сражение на благоприятных для себя условиях. Именно так поступил Густав-Адольф.
Наконец, шведский король продемонстрировал успехи в сфере морали и боевого духа. Они оправдали себя: города открыли ворота перед шведами; крестьяне даже католических земель, откуда прежде люди бежали от Валленштейна, повезли провиант на своих лошадях. Это в огромной степени облегчило для Густава-Адольфа проведение военных действий и обеспечило ему широкую поддержку масс, которую он почувствовал сразу, как только доказал, что умеет побеждать в сражениях и защищать своих сторонников от враждебной системы.
В итоге это не менее важно, чем те изменения, которые моральные ценности принесли в саму армию. Вся испаноимперская система основывалась на желании солдат получить выгоду от того, что они сражались; когда стало очевидно, что им ничего не добиться, как на полуденном Брейтенфельде или в дымной мгле Люцена, армия распалась. Шведская армия была набрана из людей, пришедших на войну, а не нанятых для отдельной кампании. Они сражались за нечто важное: за идеал, свободу и независимость мысли, необходимую для человека. И когда Густав-Адольф пал на поле боя, этот идеал не погиб; в нем черпала силу ярость северян, которая смела все на своем пути, прежде чем в тот вечер навсегда закончилось Средневековье.
Глава 10
Интерлюдия; эпоха недостаточных решений
I
После Люцена Тридцатилетняя война потеряла свою остроту. Шведская сторона не могла выставить вождя, сопоставимого по престижу с Густавом-Адольфом и способного удержать от распада Евангелический союз, который начал трещать по всем швам. Ни один полководец не обладал стратегическими талантами покойного короля, чтобы одержанная победа имела долгосрочные результаты. Никто не мог сравниться с ним даже в тактических способностях; лучшим после короля был Бернгард Саксе-Веймарский, но в битве при Нердлингене в 1634 году он потерпел поражение, изменившее весь ход войны. Поэтому есть основания считать битву в определенной степени решающей.
Она имела два последствия. Саксония во главе с Иоганном Георгом и несколько примкнувших к ней меньших княжеств, освободившись после Брейтенфельда от страха перед имперскими притязаниями Фердинанда и после Люцена перед имперскими притязаниями Валленштейна, начали с императором переговоры о сепаратном мире. Фердинанду наконец стало ясно, что об империализме надо забыть и жить в мире, который утратил понятие европейского единства. После Нердлингена вся юго-западная Германия оказалась под властью императора, и он снова сомкнул вокруг Франции кольцо Габсбургов, за прорыв которого Ришелье заплатил шведскому королю.
Новый этап ознаменовался беспрепятственным проходом испанских военных сил из Италии в Нидерланды; а после выхода саксонского альянса из войны Ришелье понял, что больше не может медлить, в надежде найти еще одного союзника такого калибра, как Густав-Адольф. Франция вступила в войну, и еще в течение тридцати лет армии маршировали по холмам и долинам Германии, оставляя за собой такое опустошение, что двести лет спустя страна не оправилась от него.
Таков был единственный действительный результат. Имена выдающихся личностей военной истории рассыпаны по страницам Тридцатилетней войны: шведы Банер, Торстенссон, Врангель, ученики Густава-Адольфа; Тюренн, великий Конде, Монтекукули. Десятки знаменитых битв и кампаний, вызывавших восхищение солдат; но никакого результата. Вестфальский мир 1648 года был заключен, потому что все участники были истощены.
Почему так случилось? Да потому, что все пытались копировать Густава-Адольфа и, как это обычно происходит с подражателями, внимание уделялось деталям, а не целому. Копировали его боевые порядки глубиной в шесть или три шеренги мушкетеров против огромных батальонов пикинеров; копировали легкую артиллерию и кавалерию, вооруженную холодным оружием; копировали методы снабжения войск с помощью заранее подготовленной системы складов; а по прошествии некоторого времени начали копировать процесс набора регулярной армии.
Но неизменно в копиях что-то шло не так, чуть-чуть не по плану. Пушки никогда не получались такими же легкими и подвижными, как у Густава-Адольфа. Кавалерия в большинстве случаев совершала атаки медленной рысью, за исключением войск под началом великого Конде. Густаву-Адольфу удалось добиться с конницей таких успехов, что она снова приобрела в бою первостепенную важность, в большинстве армий стала такой же, а иногда более многочисленной, чем пехота; проблема снабжения превратилась в основном в вопрос фуража. Система военных складов деградировала до того, что превратилась в вещь в себе; обычно складом была крепость, считалось весьма почетным вынудить противника оставить место военных действий, захватив такую point d'appui[12]. По существу, это стало главной целью; Тюренна считали нарушителем правил из-за того, что он желал биться в сражениях, а не вести позиционную войну, его частенько удостаивали высочайшим повелением не вступать в открытый бой.
Также общим правилом на поле битвы стало имитировать то, что называли методом Густава-Адольфа. Он изобрел бой, при котором пехота стояла в две линии, пушки вдоль линии фронта, кавалерия на флангах. Впоследствии такое построение стало общепринятым. Военачальники не смогли осознать, что при Брейтенфельде и Люцене король поставил свои пушки по фронту, чтобы добиться от них наилучшего результата в бою с терциями пикинеров; при Лехе он поступил совершенно иначе. Эти «диадохи»[13] полностью упустили из внимания то обстоятельство, что в обоих сражениях параллельное построение соблюдалось только вначале; и первое решил полевой маневр, а во втором Густав-Адольф сконцентрировал вес всей своей армии в один кулак, чтобы отрезать противника от его коммуникаций. Эпигоны даже не пытались по-настоящему сочетать три рода войск в соответствии с их возможностями. Обычно в сражении кавалерия билась с кавалерией, пехота с пехотой; исход битвы решался в тот момент, когда чьи-то линии разом поддавались под натиском.
Также никто не вел преследование по окончании битвы. Густав-Адольф, изучив походы Александра, знал, что это такое, и беспощадно применял его во многих битвах и после переправы через Лех, но при Люцене король погиб слишком рано, чтобы отдать приказ преследовать врага, а при Брейтенфельде оно было излишне. Там он разбил наемную армию в бою и прекрасно понимал, что после разгрома поход, для которого собрали неприятельскую армию, завершился и армия распадется сама собой. Армии после Густава-Адольфа имели более крепкие внутренние связи. Он научил их дисциплине; армии не рассеивались с поражением, но отступали в ближайшую крепость и ожидали подкрепления; это удавалось им, поскольку их никто не преследовал. Проигравшая сторона тех показных битв и прославленных побед бывала отброшена назад, а не разгромлена, и череда маневров и отходов в крепости продолжалась без конца. Искусство войны стало таким же формальным, как фехтование на деревянных рапирах, и таким же результативным.
Ознакомительная версия.
