Вицлебен. Что заставляет вас так думать?
Фрейслер. Вы действительно собирались управлять против народа!
Вицлебен. Конечно нет!»
Когда Вицлебен поддался минутной слабости и обратился к председателю с просьбой как-то обозначить его теперешнее положение, у Фрейслера не возникло никаких проблем.
«Фрейслер. Значит, вы не слышали выступление фюрера по радио? Вы отсутствовали?
Вицлебен. Да.
Фрейслер. И где же вы были?
Вицлебен. Ездил к Вагнеру.
Фрейслер. Вы все рассказали Вагнеру?
Вицлебен. Да. Он сказал: „Пошли домой“.
Фрейслер. Итак, вы пошли домой, и все?
Вицлебен. Вы скажете, наконец, в чем именно меня обвиняют? Какова, по вашему мнению, моя роль в этом деле?
Фрейслер. Это и так ясно. Вы же сами рассказали мне все о себе».
Вицлебену было разрешено вернуться на место, и на допрос был вызван Гепнер — легкая добыча, по мнению Фрейслера. Чего стоила одна только история о военной форме, уложенной в чемоданчик и тайком пронесенной на Бендлерштрассе 20 июля? Хорошо еще, заметил Фрейслер, что он забыл упаковать свой Рыцарский крест, ведь все равно дело кончилось увольнением за трусость. Гепнеру не дали возможности опровергнуть это голословное заявление. Фрейслер вовсю потешился над эвфемистической ссылкой Гепнера на «перемену», которую он хотел видеть в ставке фюрера.
«Фрейслер. Перемена в ставке фюрера? Ну, почему же вы такой трус! Почему вы не говорите прямо, что вы имеете в виду?
Гепнер. Хорошо. Мы надеялись, что ряд генералов смогут повлиять на фюрера, заставить его отказаться от лидерства.
Фрейслер. Повлиять на фюрера? Это уж слишком!»
Фрейслер провел Гепнера по всем этапам событий того дня на Бендлерштрассе, постоянно подчеркивая абсурдность действий, предпринятых выжившими из ума стариками. Он не упустил возможность, опрометчиво предоставленную ему заявлением Гепнера, сделанным на полицейском допросе. В нем Гепнер упомянул об «испытании сил» заговорщиков Бека и нацистских лидеров. С торжествующей улыбкой Фрейслер процитировал фразу.
«Фрейслер. Это правильно?
Гепнер. Это действительно то, что я сказал.
Фрейслер. Очень хорошо. Можете сесть. А теперь мы хотели бы послушать соотечественницу Эльзе Бергенталь. Возможно, она поможет нам получить самую достоверную картину того, каким был человек, захотевший потягаться силами с фюрером».
Фрейслер, как всегда, ловко выбрал момент, чтобы вызвать в качестве свидетеля обвинения фрау Бергенталь. После формальной идентификации личности он начал допрос:
«Фрейслер. Вы работали экономкой. Где?
Бергенталь. У господина генерал-полковника Бека.
Фрейслер. Это раньше он был генерал-полковником! Скажите, был ли он действительно сильной личностью, способной произвести впечатление на немецкий народ?
Бергенталь. Я не знаю, господин председатель. Я бы никогда не осмелилась иметь свое мнение по такому вопросу.
Фрейслер. Вы, наверное, думаете, что это очень сложный вопрос, да и вообще не ваше дело. Как могу я, простая женщина, открыто высказать свое мнение? Но все же кому, как не вам, знать, каким он был человеком. Был ли он тверд, каким должен быть любой солдат? Или же он был склонен к беспокойству и нерешительности?
Бергенталь. Я не смею говорить об этом.
Фрейслер. Ладно, возможно, вы могли заметить, застилая постель по утрам, имелись ли смятые простыни, сбитые одеяла или другие следы беспокойного сна?
Бергенталь. Да, конечно.
Фрейслер. И что это было?
Бергенталь. Последние две недели я была в отпуске, но фрау Кустер говорила мне, что он последнее время сильно потел по ночам, должно быть, из-за волнения.
Фрейслер. Вы имеете в виду, что, когда он утром вставал, его постель была мокрой?
Бергенталь. Да.
Фрейслер. Мне представляется, что это не говорит о твердости, решительности и дисциплинированности этого человека. Вы можете сказать что-нибудь еще, показавшееся вам необычным в последнее время?
Бергенталь. Нет, я не заметила ничего особенного.
Фрейслер. В любом случае человек, который в течение двух недель ночь за ночью беспокойно мечется в своей постели, причем так сильно, что утром простыни остаются мокрыми, имеет наглость заявить: „Это будет состязание сил!“ Есть еще вопросы к фрау Бергенталь? Нет? Очень хорошо. Фрау Бергенталь, я не стану приводить вас к присяге. Мы считаем вас честной немкой и верим вашим словам и без всяких клятв. Вы можете идти.
(Обращаясь к Гепнеру.) Итак, обвиняемый Гепнер, выйдите вперед еще раз. Теперь вы сами видите, что именно человек, известный своей нерешительностью, сказал: „Теперь все решит состязание сил!“».
Фрейслер продолжал издеваться над Гепнером. Он захотел узнать, почему тот не застрелился вместе с Беком. Гепнер ответил, что думал о своей семье, после чего, не подумав, добавил, что не считал себя таким уж закоренелым негодяем (Schweinehund), чтобы думать о самоубийстве. Фрейслер немедленно ухватился за неудачное слово и потребовал, чтобы Гепнер выбрал животное, с которым мог бы себя сравнить. В конце концов тот был вынужден признать, что является не кем иным, как ослом.
Следующим на допрос был вызван Петер Йорк фон Вартенбург. Фрейслер сразу понял, что на этот раз перед ним человек совсем другого сорта, к тому же имеющий хорошее юридическое образование. Он попытался уязвить обвиняемого, превознося его правдивость на допросах, но сразу после этого сообщил, что была доказана его ложь в некоторых мелких деталях. Первые вопросы Фрейслера Йорку касались его карьеры в качестве юриста и судьи, его членства в партии и связях со Штауффенбергом.
«Фрейслер. Вы никогда не вступали в партию?
Йорк. Нет, я не являлся членом партии.
Фрейслер. И не были связаны ни с одной из ее дочерних организаций?
Йорк. Нет.
Фрейслер. Но почему?
Йорк. Потому что я в принципе не являлся национал-социалистом.
Фрейслер. Что ж, вы выразились вполне определенно».
Йорк, относившийся к жизни со спокойствием истинного философа, не так болезненно реагировал на мелочные нападки Фрейслера, как другие.
«Йорк. Господин председатель, я уже говорил на предыдущих допросах, что не одобрял развития национал-социалистической идеологии.
Фрейслер. Вы не одобряли! Вы заявили, что были против нашей политики искоренения евреев и не одобряли национал-социалистическую концепцию справедливости!
Йорк. Что действительно важно, это связующее звено между всеми этими вопросами: государственный тоталитаризм, господствующий над гражданами, исключающий личные религиозные и моральные обязательства перед Богом».
Ответом Фрейслера стала вторая длинная речь о «глубокой моральной концепции» национал-социализма и об отсутствии доверия к слову чести Йорка, поскольку тот не является национал-социалистом.
«Йорк. Конечно, я чувствовал себя связанным им, господин председатель.
Фрейслер. Что только показывает вашу точку зрения закоренелого анархиста.
Йорк. Я бы не стал так формулировать вопрос».
Позже его допросили о действиях в период, непосредственно предшествовавший 20 июля, и в тот самый судьбоносный день. Йорк не делал попыток уклониться от ответственности.
«Фрейслер. Вы тоже были предварительно уведомлены о предстоящем 20 июля покушении?
Йорк. Да.
Фрейслер. Когда?
Йорк. 18 июля.
Фрейслер. От кого вы узнали? От Шверина?
Йорк. Да.
Фрейслер. Он сказал вам, что это произойдет 20-го, и в тот день уведомил вас снова?
Йорк. Нет. Я приехал довольно поздно.
Фрейслер. Что он вам сказал? Что Штауффенберг уже приземлился в Рангсдорфе?
Йорк. Да.
Фрейслер. И что покушение оказалось удачным?
Йорк. Да. Первое сообщение было именно таким.
Фрейслер. Как ужасно! Подумать только, национал-социализм абсолютно доверял этим людям! Я говорю о графе фон Штауффенберге, графе Йорке фон Вартенбурге и Шверине, который тоже, если я не ошибаюсь, граф!»
Допрос 7 августа завершился вопросами о действиях во время покушения, адресованными младшим офицерам — лейтенанту Фридриху Карлу Клаузингу, который сопровождал Штауффенберга в Берхтесгаден 11 июля, и полковнику Роберту фон Бернардису. После этого ровно в семь часов слово взял общественный обвинитель Лаутц, который до сей поры был молчаливым свидетелем допросов Фрейслера. Его пламенная речь обрушилась на обвиняемых и пригревшую их армию и закончилась требованием наказания в виде смертной казни через повешение.
