Дом Гомберга от пассажа отделен высокими постройками.
Два дня подряд квартиры в пассаже грабили, и евреев убивали. Часть их через высокие постройки хлынула во двор Гомберга, свыше 100 человек, с разных сторон. Они попрятались по сараям, а мои знакомые скрылись на чердаке. Этот чердак отделялся от чердака пассажа лишь тонкой стенкой, а там шли убийства, слышались мольбы, душераздирающие крики, стоны убиваемых и недобитых людей.
У знакомых был грудной ребенок.
В страхе, что он заплачет и привлечет убийц, некоторые решили пожертвовать ребенком и, если он заплачет задушить его.
К счастью, он не заплакал.
Трое суток мы продежурили с подругой у ворот дома, принимая всевозможные меры, что бы отводить погромщиков. Потом решили отправиться в красный крест за площадкой для уборки трупов. По дороге мы видели, как всюду убивали евреев, на улицах и во дворах масса трупов, из ворот выбежала женщина с криком:
— Боже, убивают… режут…
Мы зашли во двор.
…5 трупов в лужах крови…
Следом за нами вошел матрос.
Он утирал пот, ливший с него ручьями, и вид у него, был озверелый.
— Что вам нужно? — спросил он.
Ответили, что пришли убирать трупы.
— Идите в штаб, возьмите разрешение.
Ушел.
Тут нам сообщили, что этот матрос расстрелял лежавших во дворе, а потом приканчивал их шашкой. Трупы были в ужасном виде: разрезанные животы, руки, ноги… виднелись внутренности… весь двор залит кровью.
В субботу появился приказ о прекращении погрома.
Разъезжала милиция.
Но при ней же продолжался грабеж.
Мужичок, направлявшийся в город с мешком в руках, остановлен был ими.
Он заискивающе спросил:
— Что же, нам уже нельзя… уезжать надо?
— Да, да, уезжайте. Теперь вы нам привозите уж хлеба, сала…
Идет баба с мешком и весами. Я обращаюсь к милиции.
— Почему же допускается грабеж?
— Ничего, в деревне весы пригодятся, — отвечает милиция.
Встречаю двух верховых, по виду интеллигентных. В руках у них сорванные дощечки с названием улиц — «Ул. Ленина», «Улица К. Маркса».
Поняла, что штабные.
— Вы из стражи?
— Нет, мы катаемся.
— В такое время катаетесь?..
Улыбаются.
Сказала им, что у нас крестьяне разграбили имущество.
— Это ошибка, сказал старший, — вы русские, вас не тронут… но ошибки бывают.
И добавил многозначительно:
— Лес рубят, щепки летят.
Я спросила:
— С кем имею честь говорить?
— Я командир Павловского полка.
За 2 дня до Елизаветградского погрома вооруженные люди вошли во двор, где я живу, и спрашивали русских соседей:
— В каких квартирах живут жиды?
Те указали.
Пришедшие записывали.
А потом посоветовали христианам свои двери отмечать крестами.
Обеспокоенный, я спросил соседей:
— Что это значит?
Они отвечали:
— Скоро будут резать евреев.
Я пошел к базару, догнал вооруженных и спросил:
— Зачем вам, товарищи, нужно знать, где живут в нашем доме жиды?
— Кто вы такой? — спросили они.
— Я православный.
— Тебе бояться нечего, — сказали они, — а жидов мы скоро будем, резать.
На базаре знакомые евреи рассказывали, что и у них был опрос.
Вскоре же в город ворвались григорьевцы.
Мы с женой поспешили уйти из дому.
Жена с грудным ребенком на руках пошла к сестре, а я в другую сторону, на кирпичный завод брата. На углу мы расстались. К жене подбежала шайка и много баб, остановили ее с криками:
— Бей жидовку!
Один хотел ударить ее шашкой, но промахнулся и попал в ребенка, — у того сделалось сотрясете мозга, от которого он вскоре помер.
Я тем временем шел на завод.
По дороге я видел массу трупов, валявшихся на улицах.
Проходя мимо дома Лейбы, я слышал из квартиры живущего там члена окружного суда М. мольбы хозяина дома:
— Ради Бога не губите нас, я готов все вам отдать, но не выдавайте погромщикам.
Тот ответил:
— Нет, нам жидов не нужно.
И крикнул женщине, стоявшей у открытого окна:
— Открывай дверь!
На моих глазах вытолкнул самого Лейбу, двух сыновей студентов, двух племянников студентов, а также студента П.
Банды подбегали.
Помогали вытаскивать.
Всех убили.
…На заводе я спрятался в английскую печь, стараясь, чтобы не заметили даже служащие. В печи я просидел несколько дней. В субботу утром вышел и узнал от заводских мальчиков, что в городе тихо. Пошел искать жену. По дороге видел свежие трупы, а прежних уже не было. Видел массу крестьянских телег, везших трупы к кладбищу. Проходил мимо того дома на Александровской улице, где живет В. — вдова полковника. С ее согласия было спрятано в погребе много евреев. Мимо меня прошла банда и спросила у стоявшего у ворот мальчика:
— Нет ли тут жидов.
Он ответил:
— Нет.
Они прошли дальше.
Но тут к моему глубокому изумлению вышла сама В. и позвала их обратно.
— У меня, к несчастью, в погребе прячутся жиды, — сказала она, — я не могла им отказать.
Сама отперла погреб. Сама первая закричала:
— Выходите!
Никто не отозвался и никто не выходил.
Тогда бандиты пригрозили взорвать бомбой погреб… Евреи стали выходить. С побоями и ругательством принялись их обыскивать, а потом приставили к стенке… Я, испугавшись, что кто-нибудь из них обратится ко мне по-еврейски, и тем выдаст меня, поспешно ушел. Уходя, я видел, что возле бандитов стояла взрослая дочь В. и их прислуга.
Сама же В. вернулась в квартиру…
…И начала громко барабанить на рояле…
А со двора и из дому до меня доносились душераздирающие крики. Как оказалось потом, — кричали насилуемые еврейские девушки.
Мне двенадцать лет.
Семья наша состояла из шести душ: отец, сын и четыре дочери. Когда у нас в Елизаветграде разразился погром, 3 банды, в разные часы, разгромили у нас квартиру, но за выкуп оставили жизнь. Но вот ввалилась банда человек в 70, среди них бабы и дети. Они забрали последние вещи, и стали требовать, чтобы отец вышел во двор.
— Зачем? — спросил он.
— Для расстрела.
Наши мольбы не помогли.
Отец и сестра Сарра, уцепившаяся за него, не желавшая его оставить, окружены были тесным кругом, нас остальных оттолкнули. Вывели отца и сестру во двор.
Поставили к забору.
Отец обнял Сарру, защищая ее.
Она обхватила его руками.
Убийца, надев предварительно демисезонное пальто отца, попросил у товарища винтовку и начал стрелять по обнявшимся. Сестру он ранил смертельно пулей в живот, отца же в руку. Отец заметался и хотел спрятаться, но окружавшая место расстрела толпа с воем закричала:
— Кончай!.. добивай его!
Выстрелом в сердце отец был убит…
С пеной у рта убийца постоял минуты три, покачиваясь, и ушел.
Мы бросились к отцу и сестре.
Он мертв.
А Саррочка открыла глаза… Прошептала:
— Мамочка… папа…
…Скончалась…
Спустя час, другая банда во главе с пьяным матросом, сняла ботинки с убитых и надругалась над трупами. Один стянул кольцо с руки сестренки и, при общем хохоте остальных, заявил:
— Це буде моей Машке.
Меня зовут Иосиф Каплан, мне 16 лет.
Семья наша была из 6-ти душ. Мы беженцы из Виленской губернии. На родине отец мой, Иовель Абрамович, был преподавателем Лидского ешибота — (рош-ешиво). В четверг с 11-ти утра уже слышались вокруг по городу крики избиваемых. Соседи попрятались, где попало по чердакам и подвалам. Я с другими тоже спрятался на чердак. Мать пошла в дом за отцом и детьми.
Но отец отказался прятаться.
Он сел за стол, открыл гемору и, склонившись над ней, углубился в чтение «главы о трауре» — (Эйлу магалхим). С ним остались брат, обе сестры и женщина мне неизвестная. Не прошло и 15-ти минут, как появились бандиты.
Они вошли во двор.
Их вел мальчик лет 10-ти.
Я слышал, как он сказал:
— Идите сюда, тут живет еврейский раввин, он наверно коммунист.
В страхе за отца я бросился с чердака. Но меня схватили за плечи и не давали уйти. Я вырвался как безумный и просил:
— Пустите, пустите, хочу к отцу.
Из темноты, бледные тянулись ко мне лица. И шептали:
— Ты выдашь нас, если откроешь дверь.
О том, что было в доме, мне рассказал брат.
Бандиты вошли в квартиру. Они потребовали денег у отца, он отдал им все, что имел.
Тогда раздалась команда:
— Бей его!
Ударили отца прикладом по глазам. Правый глаз вышел, кровь брызнула прямо на гемору. Потребовали часы.
Отец громко молился. Одной рукой придерживал глаз, другою сам снимал с себя золотые часы.
