Расстреляли.
Гимназистку Доню изнасиловали.
Потом бросили в погреб, где она умерла от потери крови во время изнасилования. Доня умоляла оставить эту пытку и убить ее.
Но они не согласились.
…Брата они заставили смотреть, как они насилуют сестру.
Мы живем в Елизаветграде по Петровской улице, где гостиница «Неаполь», в глубине двора, а впереди — все русские. Некоторые из русских долго защищали дом от налетов. Но, наконец, пришла большая банда и разграбила несколько квартир.
Выволокли на двор для расстрела турка.
Он показал документы, что он турецко-подданный, но ему не верили.
— Це мабуть тоже жид, только вин прикидывается туркой.
Потом отпустили.
К нашей квартире подошло трое.
Один высокий в розовой рубашке и брюках цвета хаки, другой низенький, косой, в рубашке навыпуск, третий одет по-военному.
Искали нашу дверь.
Девушка Фаня умоляла через окно:
— Мы бедные, не убивайте нас.
Высокий сказал:
— Мы вас не убьем.
— Перекреститесь, что не убьете.
Перекрестился.
Я спустилась вниз, открыла дверь. Они вошли в спальню.
Там лежала сестра моя, девушка, уже третий месяц больная плевритом, страшно изможденная. Они взглянули… и остолбенели.
Высокий сказал упавшим голосом.
— Дайте денег.
Отдали, что имели.
Они стали шарить под кроватями. Из-под кровати сестры вытащили больного старика Ланга.
Приставили револьвер к его виску.
— Плати 10.000, или убьем.
Еле откупили за 25 рублей.
Проводила их вниз.
Подошла к воротам.
Вижу у подвала, где портной Воробьев, пятеро вооруженных ломают дверь, а у ворот толпа баб и детей подбадривают:
— Ломай сильнее!
Вломились в подвал.
Оттуда раздался плач и несколько выстрелов. Вскоре грабители вышли и хотели уйти. Но бабы кричали:
— Не оставляйте их в живых… убейте!
Te вернулись и убили всех — 18 человек.
Когда убийцы ушли, бабы всей толпой бросились в подвал.
Они тащили решительно все, нужное и ненужное, что только попадалось под руку.
Убитых раздевали догола.
Я христианка и была все время во дворе, видела, как толпа баб и девушек пришла грабить в гостиницу Неаполь, где я служу.
Пришли и солдаты, спрашивают меня:
— Кто из людей в подвале?
— Это сарай, — говорю, — там нет никого.
Одна баба крикнула:
— Неправда, там жид живет… я сама кажысь туда молоко носила.
Солдаты выломали дверь.
Ограбили, хотели уйти.
Но одна хохлушка не дала им уйти.
— На що ви их, бисовых душ, оставляете на нашу голову… убейте их.
Они вернулись и всех вырезали.
Начался грабеж.
Разграбили и гостиницу.
Одна хохлушка, с кнутом в руках, вышла во двор, волоча большую плюшевую скатерть. Завидев русских, укоризненно смотревших на нее, она сказала:
— Стою на новом базаре, около воза, а солдаты идут и кажут: чего вы, тетка, стоите, тай вси берут, берить и вы. И я прийшла. Только некогда, треба бигты, а то коней ще заберуть.
…Утром пошла я на Кущевку. Возов наехало, как на ярмарке.
Слышу, старушка одна, торговка, спрашивает у крестьян:
— Може у кого яички, а може сыр есть.
— Ничого нема, тетка.
— Так чого же вы прыихалы?
— Тай говорили, что жидов грабят.
Мне 12 лет.
У нас в местечке Златополе погром начался тому назад два месяца, две недели и еще три дня. За день до того, было большое гуляние, праздновали первое мая. Пели песни, играла музыка, ходили с флагами. Я тоже ходил, а дядя сидел дома — ему было не до того: сильно избили его старшего сына, когда он проезжал мимо одной деревни. На другой день листопадовцы и другие крестьяне вошли в Златополь, подожгли магазины еврейские и убили 11 человек. Потом пришли солдаты, начался бой между ними и «нашими». Листопадовцы победили, «наши» и солдаты уехали. Ночью опять начался погром. К мужикам присоединился Лопата с шашкою.
Убивали.
Я и двоюродный брат мой, студент, спрятались в одном дворе.
Нашли нас.
У брата отняли все, убили, стянули сапоги, платье, оставили лежать нагим.
Один спросил меня:
— Ты русский?
Я сказал:
— Нет, еврей.
Бывший с ними мальчик 11-ти лет, Вася Тихоменко, который учился вместе со мной во второй классной приходской школа, сказал солдатам:
— Убейте его.
Но другой, Ваня Качур, 10-ти лет, тоже мой товарищ, просил не убивать.
Солдат сказал:
— Нехай мучается.
И ушел.
Я сейчас же перелез во двор к дяде, в погреб, где застал дядю, тетю и многих других, человек 40. Пришли солдаты, вытащили всех, поставили к стенке.
Начали стрелять.
Я и моя сестра Бейла, 13-ти лет, вытянулись по земле и притворились мертвыми, — мы читали когда-то рассказ о мальчике, который так спасся от медведя.
Убили 8, и 8 ранили.
Мне показалось, что солдаты ушли.
Я поднял голову.
Вдруг подбежал один с шашкой, ударил по голове, я в крови упал… сполз в подвал. Туда сползали друге раненые.
В погребе лежали три дня.
Потом я пошел домой к своей маме.
По улицам ходили солдаты и разгоняли баб.
— Идите домой, вы уже достаточно набрались.
…Маму нашел убитой.
Зашли на нашем дворе в квартиру Фиша, там же скрывался присяжный поверенный с женой. Они дали огромный выкуп, их обещали не трогать, только велели уйти из этого дома. Лишь только они вышли на улицу, — застрелили сына Фиша. Альшванг же был ранен.
Жену его не тронули.
Она села на тротуар и стала кричать:
— Убийцы, за что убиваете?
К ней бросилась толпа.
…и убили ее…
Была также убита мать Кошарского. Она была убита потому, что просила убить ее вместо сына.
Убийцы ответили:
— Хорошо, мы исполним твою просьбу.
Убили ее.
А потом сына.
Большое участие в погроме принимал дворник наш Ерусаленко.
Он подослал к нам солдат.
Они не могли нас найти, так как то место на чердаке, где мы прятались, нельзя найти непосвященному. Минут через 20 по уходе солдат, на чердак пришел Ерусаленко, зажег спичку и стал искать нас. Сейчас же открыл нас и поспешно ушел.
Мы поняли, что он пришлет убийц.
Бросились с чердака из этого двора, хотя по всем улицам шла резня.
Ерусаленко потом хвастался официанту в столовой, что у него 30.000 рублей, кроме массы вещей.
Вещи он вскоре увез в деревню Сентово, вблизи Елизаветгрода, и, говорят…купил там большой дом.
Я живу у вокзала, христианка, но была за евреем замужем.
Погромное настроение у нас в Елизаветграде началось вместе с приходом григорьевских войск. Но и раньше, особенно в очередях, слышались угрозы. Приписывали евреям рост цен.
Бабы кричали:
— Все наши несчастья от жидов. Когда уничтожим их коммуну и чрезвычайку, тогда станет дешево.
И возлагали свои надежды на Григорьева.
За неделю до его прихода русская прислуга стала покидать еврейские дома.
Еще когда григорьевский полк был впервые в городе, в конце апреля, настроение его уже было определенное. Однажды русский рабочий, чтобы отделаться от своего квартиранта русского, привел солдат и указал им на него, как на коммуниста.
Тот вырвался и побежал в штаб.
— Ваш хозяин жид? — спросили там его.
— Нет, русский.
— Жаль… если бы жид, немедленно расправились бы.
Потом полк был отозван.
В городе остался небольшой отряд.
Коммунисты разоружили его.
И вот, в половине мая, после жестокой орудийной канонады, масса войск и разного люда в шинелях, с винтовками, револьверами и бомбами, ворвались в город. Тотчас же начался погром, начиная с Вокзальной улицы.
Я оделась сестрой милосердия.
С подругой, беспокоясь за участь близких, побежали в город, стараясь опередить солдат, звавших друг друга на Большую и Дворцовую. Мы забегали в дома знакомых, но там видно все спрятались, — всюду было пусто. Подбежали к дому Гомберга, на Большой, рядом с пассажем, — у этого дома сквозной вход. Там друзья евреи. Мы стали у ворот с Банной улицы, как наименее крепких, и, как сестры милосердия, отводили банды.
Всю ночь дежурили у ворот.
С нами дежурили и 2 крестьянина, не допустившие убить артистов-евреев, румынских подданных. Они жили неподалеку от гостиницы, их вытащили во двор и хотели расстрелять, но благодаря заступничеству крестьян, лишь заставили петь и плясать, потом отпустили.
Дом Гомберга от пассажа отделен высокими постройками.
