Он уступил своему времени, приняв астрологию и гадания. Он приписывает чудесные силы драгоценным камням и камням и утверждает, что своими глазами видел сапфир, который излечивал язвы. Он, как и сомневающийся Фома, считает, что магия реальна и вызвана демонами. Сны иногда предсказывают события. В телесных делах «звезды по истине являются правителями мира»; соединения планет, вероятно, объясняют «великие несчастные случаи и великие проделки»; а кометы могут означать войны и смерть королей. «В человеке есть двойная пружина действия — природа и воля; природой управляют звезды, воля свободна, но если воля не сопротивляется, она подхватывается природой». Он считает, что компетентные астрологи могут в значительной степени предсказывать события жизни человека или исход предприятия по положению звезд. Он принимает, с некоторыми оговорками, алхимическую (сегодня — ядерно-физическую) теорию трансмутации элементов.92
Его лучшая научная работа была связана с ботаникой. Он был первым ботаником со времен Теофраста (насколько нам известно), который рассматривал растения ради них самих, а не ради их использования в сельском хозяйстве или медицине. Он классифицировал растения, описывал их цвет, запах, части и плоды, изучал их чувство, сон, пол и прорастание, а также предпринял эссе о земледелии. Гумбольдт был удивлен, обнаружив в «De vegetabilibus» Альберта «чрезвычайно острые замечания об органическом строении и физиологии растений».93 Его огромный труд De animalibus в значительной степени представляет собой пересказ Аристотеля, но и здесь мы находим оригинальные наблюдения. Альберт рассказывает о «плавании по Северному морю ради исследований [experimenti causa] и высадке на островах и песчаных берегах, чтобы собрать» объекты для изучения.94 Он сравнивал сходные органы у животных и человека.95
С точки зрения нашего ретроспективного взгляда эти работы содержат множество ошибок; если же рассматривать их на интеллектуальном фоне своего времени, то они являются одним из главных достижений средневекового ума. Альберт был признан при жизни величайшим учителем своего века, и он прожил достаточно долго, чтобы его цитировали в качестве авторитета такие люди, как Петр Испанский и Винсент Бове, которые умерли до него. Он не мог соперничать с Аверроэсом, Маймонидом или Фомой в остроте суждений или философском понимании; но он был величайшим естествоиспытателем своего времени.
VII. РОДЖЕР БЭКОН: ОК. 1214-92 ГГ
Самый знаменитый из средневековых ученых родился в Сомерсете около 1214 года. Мы знаем, что он прожил до 1292 года и что в 1267 году он называл себя стариком.96 Он учился в Оксфорде у Гроссетесте и заразился от великого эрудита увлечением наукой; уже в кругу оксфордских францисканцев зарождался английский дух эмпиризма и утилитаризма. Около 1240 года он отправился в Париж, но не нашел там того стимула, который дал ему Оксфорд; он удивлялся, что так мало парижских профессоров знали какой-либо язык, кроме латыни, что они уделяли так мало времени науке и так много — логическим и метафизическим спорам, которые казались Бэкону преступно бесполезными для жизни. Он «специализировался» на медицине и начал писать трактат об облегчении старости. Для получения информации он посетил Италию, изучал греческий язык в Магна-Грации и там познакомился с некоторыми произведениями мусульманской медицины. В 1251 году он вернулся в Оксфорд и присоединился к преподавательскому составу. В 1267 году он писал, что за предыдущие двадцать лет потратил «более 2000 фунтов стерлингов на покупку тайных книг и инструментов», а также на обучение молодых людей языкам и математике.97 Он нанимал евреев, чтобы те учили его и его учеников ивриту и помогали ему читать Ветхий Завет в оригинале. Около 1253 года он вступил во францисканский орден, но, похоже, так и не стал священником.
Устав от школьной метафизики, Бэкон со страстью отдался математике, естествознанию и филологии. Мы не должны думать о нем как об одиноком оригинале, научном голосе, вопиющем в схоластической пустыне. В каждой области он был обязан своим предшественникам, и его оригинальность была мощным итогом долгого развития. Александр Некхэм, англичанин Бартоломью, Роберт Гроссетесте и Адам Марш заложили в Оксфорде научную традицию; Бэкон унаследовал ее и провозгласил миру. Он признавал свой долг и безмерно хвалил своих предшественников. Он также признал свой долг и долг христианства перед исламской наукой и философией, а через них — перед греками, и предположил, что «языческие» ученые Греции и ислама также, по-своему, были вдохновлены и направлены Богом.98 Он высоко ценил Исаака Израильского, Ибн Габироля и других древнееврейских мыслителей и имел смелость сказать доброе слово в адрес евреев, живших в Палестине во время распятия Христа.99 Он жадно учился не только у ученых, но и у любого человека, чьи практические знания в ремесле или хозяйстве могли пополнить его запас. Он пишет с незаслуженной скромностью:
Несомненно, что никогда, до того как Бог будет увиден лицом к лицу, человек не будет знать ничего с окончательной уверенностью….. Ибо никто не настолько сведущ в природе, чтобы знать всю… природу и свойства одной-единственной мухи….. А так как по сравнению с тем, что человек знает, те вещи, о которых он не знает, бесконечны и, вне всякого сравнения, более велики и более прекрасны, то не в своем уме тот, кто превозносит себя в отношении своих собственных знаний….. Чем мудрее люди, тем смиреннее они принимают наставления другого, не презирают простоту учителя, но ведут себя скромно с крестьянами, старухами и детьми, так как простому и неученому известно многое, что ускользает от внимания мудрого….. Я узнал больше важных истин от людей скромного положения, чем от всех знаменитых докторов. Поэтому пусть никто не кичится своей мудростью.100
Он трудился с таким рвением и поспешностью, что в 1256 году его здоровье подорвалось; он отошел от университетской жизни, и на десять лет мы теряем его след. Вероятно, в этот период он написал некоторые из своих второстепенных работ — «О горящих стеклах», «О чудесной силе искусства и природы» и «Исчисление природных явлений». Также он задумал свой «Главный труд» — Scriptum principale, энциклопедию для одного человека в четырех томах: (1) грамматика и логика; (2) математика, астрономия и музыка; (3) естественные науки — оптика, география, астрология, алхимия, сельское хозяйство, медицина и экспериментальные науки; и (4) метафизика и мораль.
Он успел написать несколько разрозненных фрагментов, когда, казалось, удар удачи прервал
