года — то есть через шесть лет после выхода вышеупомянутой «Иеремиады». Но в том же году Иоанн Верчеллийский, глава доминиканцев, и Иероним Асколийский, глава францисканцев, встретились, чтобы унять некоторые разногласия, возникшие между двумя орденами. Они договорились, что монахи каждого ордена должны воздерживаться от критики другого, и что «любой монах, который будет уличен в том, что словом или делом оскорбил монаха другого ордена, должен получить от своего провинциала такое наказание, которое должно удовлетворить оскорбленного брата».132 Вскоре после этого Иероним, согласно францисканской хронике XXIV генеральных соборов ордена XIV века, «действуя по совету многих монахов, осудил и порицал учение монаха Роджера Бэкона, магистра священной теологии, как содержащее некоторые подозрительные новшества, за что тот же Роджер был приговорен к тюремному заключению».133 Мы не располагаем дальнейшими сведениями по этому вопросу. Были ли эти «новшества» ересью, или отражали подозрение в том, что он занимался магией, или прикрывали решение заставить замолчать критика, оскорбительного как для доминиканцев, так и для францисканцев, мы сказать не можем. Мы также не знаем, насколько суровыми были условия заключения Бэкона и как долго оно продолжалось. Нам сообщают, что в 1292 году некоторые заключенные, осужденные в 1277 году, были освобождены. Предположительно, Бэкон был освобожден тогда или раньше, так как в 1292 году он опубликовал «Сборник богословских исследований» (Compendium studii theologiae). После этого у нас есть только запись в старой хронике: «Благородный доктор Роджер Бэкон был похоронен в Серых Братьях» (францисканская церковь) «в Оксфорде в 1292 году».134
Он не оказал большого влияния на свое время. Его запомнили главным образом как человека со множеством чудес, мага и фокусника; именно таким он предстал в пьесе Роберта Грина через 300 лет после своей смерти. Трудно сказать, насколько Фрэнсис Бэкон (1561–1626) был обязан ему; можно лишь отметить, что второй Бэкон, как и первый, отвергал аристотелевскую логику и схоластический метод, ставил под сомнение авторитет, обычай и других «идолов» традиционного мышления, восхвалял науку, перечислял ожидаемые изобретения, намечал ее программу, подчеркивал ее практическую пользу и искал финансовой помощи для научных исследований. Постепенно, начиная с XVI века, слава Роджера Бэкона росла, пока он не стал легендой — предполагаемый изобретатель пороха, героический вольнодумец, пожизненная жертва религиозных преследований, великий инициатор современной мысли. Сегодня маятник возвращается. Историки отмечают, что у него было лишь смутное представление об эксперименте; что он сам мало экспериментировал; что в теологии он был более ортодоксален, чем папа римский; что его страницы пестрят суевериями, магией, неверными цитатами, ложными обвинениями и легендами, выдаваемыми за историю.
Это правда. Верно и то, что, хотя он провел мало экспериментов, он помог сформулировать их принципы и подготовить их появление; и что его заявления об ортодоксальности могли быть дипломатией человека, ищущего папской поддержки для подозреваемых наук. Его ошибки были заразой своего времени или поспешностью духа, слишком стремившегося присвоить себе все знания; его самовосхваление было бальзамом для гения, которого игнорировали; его обличения — гневом разочарованного Титана, беспомощно наблюдавшего, как его самые благородные мечты погружаются в океан невежества. Его нападки на авторитеты в философии и науке открыли путь более широкой и свободной мысли; его акцент на математической основе и цели науки опередил свой век на полтысячелетия; его предостережение против подчинения морали науке — урок на завтра. При всех своих недостатках и прегрешениях его Opus maius заслуживает своего имени как произведение более великое, чем любое другое во всей литературе его удивительного века.
VIII. ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ
Промежуточным звеном между наукой и философией были безрассудные эрудиты, которые стремились придать порядок и единство расширяющимся знаниям своего времени, объединить науку и искусство, промышленность и правительство, философию и религию, литературу и историю в упорядоченное целое, которое могло бы стать основой для мудрости. Тринадцатый век преуспел в создании энциклопедий и summae, которые представляли собой всеобъемлющие синтезы. Более скромные энциклопедисты ограничивались кратким изложением естественных наук. Александр Некам, аббат из Киренчестера (ок. 1200 г.), и Томас из Кантимпре, французский доминиканец (ок. 1244 г.), написали популярные обзоры наук под названием «Природа вещей»; а Бартоломью из Англии, францисканец, выпустил болтливый том «О свойствах вещей» (ок. 1240 г.). Около 1266 года Брунетто Латини, флорентийский нотариус, изгнанный за политику гвельфов и проживший несколько лет во Франции, написал на языке ойлов «Li livres dou tresor» («Сокровище книг»), краткую энциклопедию наук, морали, истории и управления. Она оказалась настолько популярной, что Наполеон задумался о выпуске государственного пересмотренного издания, спустя полвека после потрясшей мир «Большой энциклопедии» Дидро. Все эти работы XIII века смешивали теологию с наукой, а суеверия с наблюдениями; они дышали воздухом своего времени; и мы были бы огорчены, если бы могли предвидеть, как наше собственное всезнание будет расценено семь веков спустя.
Самой знаменитой энциклопедией христианского Средневековья стал «Speculum maius» Винсента из Бове (ок. 1200–1264 гг.). Он вступил в доминиканский орден, стал воспитателем Людовика IX и его сыновей, получил в свое распоряжение библиотеку короля и вместе с несколькими помощниками взялся за дело — свести к удобоваримой форме все знания, которые его охватывали. Он назвал свою энциклопедию Imago mundi, «Образ мира», представив Вселенную как зеркало, в котором отражается божественный разум и замысел. Это была гигантская компиляция, равная сорока крупным современным томам. Винсент с помощью переписчиков и ножниц завершил работу над тремя частями — Speculum naturale, Speculum doctrinale, Speculum historiale; наследники этой задачи добавили около 1310 года Speculum morale, во многом «содранную» из «Суммы» Фомы. Сам Винсент был скромным и мягким человеком. «Я не знаю ни одной науки», — говорил он; он отказывался от всякой оригинальности и просто предлагал собрать выдержки из 450 авторов, греческих, латинских или арабских. Он точно передал ошибки Плиния, принял все чудеса астрологии и заполнил свои страницы оккультными свойствами растений и камней. Тем не менее чудеса и красота природы то и дело проступают сквозь его пасту, и он сам ощущает их так, как не смог бы ощутить ни один книжный червь:
Признаюсь, грешник, как я есть, с умом, оскверненным плотью, что я испытываю душевную сладость к Творцу и Владыке этого мира и почитаю Его с большим благоговением, когда созерцаю величину и красоту… Его творения. Ибо разум, поднимаясь с нарзана своих привязанностей и возвышаясь, насколько он способен, к свету
