Вечером 24 сентября «Надежду» нагнал английский фрегат «Виргиния», который заподозрил, что «Надежда» была враждебным французским кораблем. По выяснении недоразумения, Резанов решил перейти на борт «Виргинии», капитан которой Бересфор, узнав, что Резанов намерен посетить Лондон, обещал доставить его туда быстрее «Надежды».
Интересно, что Крузенштерн усиленно уговаривал Резанова идти на английском фрегате. Как выяснилось позже, он хотел войти в английский порт Фальмут без Резанова, чтобы его встретили там как главу русской кругосветной экспедиции.
Опять в Фальмуте корабли запаслись добавочной провизией: набрали воды, взяли 150 пудов ирландской солонины и несколько бочек пива. Резанов вернулся из Лондона на корабль 4 октябрям, и в тот же день оба корабля снялись с якорей и вышли в открытый Атлантический океан. Курс держали на юг, чтобы воспользоваться поясом попутных ветров в низких широтах и пересечь океан в направлении к Бразилии.
Сразу же после Фальмута их интересы снова столкнулись. У Резанова были инструкции зайти в порт Санта-Крус на Тенерифе, а Крузенштерн вдруг заявил, что ему удобнее выйти на остров Мадеру. С большим трудом смог уговорить его Резанов, мотивируя это тем, что у него есть поручение к губернатору Тенерифа. А кроме того, там же необходимо произвести кое-какие банковские операции.
20 октября корабли «Надежда» и «Нева» вошли на рейд Санта-Круса и остановились на якорных стоянках, указанных Крузенштерну комендантом порта. Город этот расположен в красивом месте у подножия гор — весь остров гористый, — и во время стоянки кораблей в порту офицерам удалось даже съездить в горы.
В первый же день часть команды была отпущена на берег погулять и отдохнуть после тяжелого морского пути. С матросами на берег поехал и приказчик компании Коробицын с корабля «Нева». Коробицын скоро отстал от матросов, которых больше интересовали здешние кабачки, и отправился осматривать город. Он так увлекся осмотром города, который поразил его своей красотой, а также огромным количеством церквей, что не заметил, как прошло время и стало темнеть. Надо было торопиться обратно на пристань, где шлюпка должна была вернуть его на корабль.
Можно себе представить его растерянность, когда, придя на пристань, он увидел, что шлюпки там уже не было — все матросы вернулись на корабль! Бедному Коробицыну ничего не оставалось делать, как в наступившей темноте бродить по опустевшей пристани, присаживаться для отдыха, бродить опять, чтобы как-то скоротать ночь до утра. Иногда он выходил на улицы города недалеко от пристани и потом опять возвращался на берег в надежде, что капитан Крузенштерн пришлет за ним шлюпку. Крузенштерн даже в случае с Коробицыным показал свою мелочность. Свою ненависть к Резанову он перенес на компанию, где тот состоял директором, и поэтому был рад, что ему представился случай как-то досадить Резанову. Он прекрасно знал, что приказчик отстал от своей группы:
— Пусть торчит в городе до утра, раз ослушался моих приказаний быть на корабле дотемна, — сказал он офицеру, вернувшемуся с матросами с берега и сообщившему, что они потеряли Коробицына.
Часов в 12 ночи Коробицын вдруг увидел, что его окружает шайка оборванцев. В отчаянии оглядевшись вокруг, он понял, что находится совершенно один на опустевшей пристани. Шайка подошла ближе. Высокий молодой оборванец подошел к Коробицыну и одним быстрым рывком сорвал с него шейный платок.
Тот запротестовал:
— В чем дело! Давай платок обратно! Что это за порядки… Я заявлю в полицию.
Не понимавшие его русского языка бродяги захохотали. Глава шайки указал пальцем на кафтан Коробицына и сказал что-то, что могло означать только одно — «снимай кафтан!»
Коробицын опять запротестовал, но тут же почувствовал прикосновение холодного лезвия ножа к горлу. В результате такого «уговаривания» бродяги освободили Коробицына и от кафтана, и от жилета, а заодно взяли его шляпу, деньги, шейный и карманный платки. Как потом писал Шемелин язвительно в своем дневнике, бродяги «пожелав ему удовольствия наслаждаться чистым воздухом их острова, оставили его полунагим. Такое обидное гостеприимство, оказанное гишпанцами россианам, осталось безгласным и ненаказанным; обидимый рассудил умолчать и не объявил о том начальнику, который узнал о том уже в походе»! Очевидно, Коробицыну было стыдно сознаться в том, что с ним случилось на острове.
Простояв в Санта-Крусе неделю, корабли, обменявшись салютами с крепостью, 27 октября вышли опять в море и отправились к далеким берегам Бразилии.
ГЛАВА ПЯТАЯ: ОТНОШЕНИЯ УХУДШАЮТСЯ
С каждым днем, по мере удаления корабля «Надежда» от Старого Света, поведение Крузенштерна по отношению к Резанову становилось все хуже и хуже. Офицеры корабля наблюдали это и видели, что грубости капитана проходили безнаказанно — да и что в сущности мог сделать Резанов, находившийся во власти командира корабля. Все это привело к тому, что и офицеры, подчиненные Крузенштерна, присоединились к своему капитану в колкостях, насмешках и даже оскорблениях, которые они наносили камергеру. Хуже всего было то, что граф Толстой, числившийся в свите Резанова, присоединился к группе офицеров корабля и почему-то страшно возненавидел Резанова. Как видно, включение его в посольскую свиту было неудачным, потому что он оказался не только грубияном, но еще и пьяницей. Не проходило дня, чтобы он не напивался и не грубил посланнику.
Единственным лучом света во всей этой тяжелой и неприятной обстановке было поведение одного из офицеров корабля, лейтенанта Петра Головачева. Как-то Головачев не стерпел и сказал своему капитану о недопустимости его поведения по отношению к Резанову, в результате чего разозленный Крузенштерн подверг его дисциплинарному наказанию.
— Я — хозяин на этом корабле, — грубо заявил он Головачеву, — а ваше дело, сударь, исполнять приказания вашего командира. Потрудитесь заниматься делами, касающимися морских дел и искусства и не вмешиваться в мои дела!..
Головачев круто повернулся и удалился в свою каюту. Шемелин потом говорил, что он слышал, как Головачев ходил по каюте из угла в угол и повторял: «Позор!.. Позор!..»
Что касается Резанова, то он попросту старался больше времени проводить в своей каюте, чтобы не попадаться на глаза капитану или офицерам корабля.
Он даже приказал посольскому повару, вольнонаемному курляндцу Нуланду, подавать ему обед в каюту.
Так в напряженной и неприятной обстановке шел день за днем. Путь был тяжелым, особенно когда корабли приблизились к экватору, где они часто попадали в безветренные полосы и безнадежно покачивались на спокойной поверхности океана, почти не двигаясь вперед. Чины посольства понимали тяжесть положения Резанова, но что они могли поделать, если сам начальник экспедиции ничем не мог защитить себя. Всякая попытка с их стороны высказаться в пользу посланника только вызывала еще большее раздражение и ненависть Крузенштерна.
26 ноября, впервые в истории русского флота, русские корабли пересекли экватор и вошли в моря Южного полушария. Как только командиры обоих кораблей, произведя наблюдение, удостоверились, что экватор перейден, «Нева» круто повернула обратно и подошла совсем близко к «Надежде». Оба корабля разукрасились флагами, и по вантам быстро разбежались матросы. По команде командиров они троекратно прокричали «ура!»
Резанов аккуратно, день за днем, вел записи в своем дневнике. На этот раз по случаю такого памятного события, он записал:
«Сегодняшняя полученная обсервация доставила нам несказанное удовольствие: мы увидели, что находимся уже в 11-ти минутах Южного полушария и что в 24°4' западной долготы, перерезали мы черту Равноденственную. «Нева», коль скоро получила равное нам исчисление, то, украсясь военным флагом, шла к нам на всех парусах с поздравлением; матросы ея, по вантам расставленные, кричали троекратно: ура; с нашего корабля тем же ответствовано, и наконец радостные крики обоих Российских судов произвели во всех нас приятное впечатление. Матросам выдали двойную порцию вина, и сверх того приказал я капитану раздать им от Высочайшего имени Его Императорского Величества по пиастру»…
Комиссионер компании Коробицын так описал в своем дневнике торжество на «Неве»: «на корабле нашем отправляемо было иеромонахом Гедеоном благодарственное Господу Богу молебствие, по окончании коего за здравие Его Императорского Величества выпалено из 11 пушек»…
Капитан-лейтенант Лисянский в своих воспоминаниях тоже отметил это событие: «поелику еще ни один Российский корабль, кроме «Невы» и «Надежды», не проходил экватора, то, желая отметить сей столь редкий случай, приказал на каждую артель зажарить по две утки, сделать по пудингу и сварить свежий суп с картофелем, тыквою и прочей зеленью, которая у нас велась от самого Тенерифа, прибавя к сему по бутылке портеру на каждых трех человек»…
