Две недели боролись корабли с непогодой теперь уже в Тихом океане, часто с трудом различая друг друга сквозь сетку дождя и часто скрываясь в провалах громадные волн. Ночью 24 марта корабли разметало в разные стороны. Утром Лисянский тщетно старался найти на горизонте «Надежду» — ее нигде не было видно, точно в воду канула.
Два дня лавировала «Нева», стараясь разыскать «Надежду». Через два дня погода вдруг прояснилась. Оставаться на одном месте не было смысла, и Лисянский с тяжелым сердцем отдал приказ держать курс на северо-запад, к острову Пасхи. Здесь, согласно первоначальной инструкции, корабли должны были встретиться в случае, если они потеряют друг друга в море. Если в течение нескольких дней встречи не произойдет, то тогда было условлено встретиться Дальше на север, у экватора, на Маркизовых островах.
Лисянский не знал того, что Крузенштерн, видя, что штормы задержали его корабль, решил идти прямо на Маркизовы острова, не заходя на остров Пасхи. «Надежда» под командой Крузенштерна 6 мая утром подошла к одному из Маркизовых островов и стала медленно обходить эту группу, чтобы приблизиться к острову Нукагива, где было назначено свидание с «Невой». Только 8 мая «Надежда» вошла в гавань Анны-Марии, небольшого порта на Нукагиве.
В это время «Нева», как и планировалось, направилась к острову Пасхи и достигла его утром 16 апреля. Пять дней ходила «Нева» вокруг острова в поисках «Надежды». Наконец 21 апреля Лисянский решил, что ждать больше нет смысла и отдал приказ направиться на Нукагиву.
Шла Страстная неделя, и священник, отец Гедеон, каждый день совершал богослужения. Вся команда говела и причащалась в святую пасхальную ночь 6 мая. Погода выдалась, как по заказу, — солнечная, теплая и только к вечеру в день Святой Пасхи небо затянуло облаками и стало пасмурно. На следующий день, в понедельник 7 мая, увидели один из Маркизовых островов, а утром 9 мая, наконец, подошли к острову Нукагива.
Сразу же к «Неве» направился ялик с «Надежды», на котором находился лейтенант Головачев с четырьмя матросами: он-то и сообщил Лисянскому, что «Надежда» пришла на Нукагиву три дня тому назад.
Страшно удивлены были русские моряки, когда, сойдя на берег, они нашли там, среди туземцев, двух белых — англичанина Робертса и француза Ле-Кабри. Оба они жили на острове Нукагива с 1789 года, сбежав со своих кораблей во время посещения ими Маркизовых островов. Они совершенно одичали за пятнадцать лет пребывания на острове, не имея возможности разговаривать на своем родном языке. Ле-Кабри, правда, еще прилично объяснялся по-французски, но англичанин Робертс страшно коверкал английские слова, когда пытался разговаривать по-английски с Крузенштерном и Лисянским, те совершенно свободно говорили по-английски еще со времен их службы в королевском английском флоте. Комиссионер компании Коробицын позже в своих воспоминаниях писал, что оба белых «женясь на островитянках, по привычке к островитянским народам во всех обрядах жизни ничем от оных уже не отличны, также, не имея никакой одежды, ходят наги»…
Жили оба не дружно, друг на друга наговаривали не только королю острова, но и офицерам русских кораблей. Ле-Кабри все время стоянки кораблей в гавани почти не сходил с «Надежды». Ему доставляло громадное удовольствие разговаривать с офицерами по-французски.
— Я так счастлив, так счастлив, — постоянно повторял он, — иметь возможность опять говорить по-французски, разговаривать на родном языке.
И действительно, у француза как будто забил словесный фонтан — настолько велика была его жажда наговориться за пятнадцать лет вынужденного молчания.
Оба корабля простояли в гавани до 17 мая, когда Крузенштерн отдал приказ готовиться к выходу, чтобы зайти на Сандвичевы острова, прежде чем идти на Камчатку.
Накануне отъезда капитан Крузенштерн на «Надежде» устроил Резанову безобразную сцену, доведшую камергера почти до нервного срыва. Еще до прихода корабля на Маркизовы острова матросы предупредили Резанова, что подпоручик Толстой, который в сущности считался состоящим в свите посланника, почти все время находившись под сильным влиянием алкоголя, грозился, что он выбросит посланника за борт. Однако офицеров корабля пьяные угрозы Толстого всего лишь забавляли, и они только смеялись.
Резанова эти новые угрозы сильно потрясли, и он стал по ночам запираться в своей каюте с заряженным пистолетом. Как-то во время стоянки корабля Резанов в очередной раз услышал пьяные угрозы
Толстого и, встретив Крузенштерна, попросил того угомонить титулованного хулигана.
Крузенштерн вспылил:
— Кто вы такой, что указываете, как вести себя с офицерами?
У Резанова, видно, все наболело за последние недели и он тоже не стерпел:
— Вы, вероятно, забылись, господин капитан… я начальник экспедиции!..
Эти слова подействовали на Крузенштерна, как красная тряпка на быка. Он весь затрясся от ярости и даже стал «тыкать» камергеру…
— Ты начальник?.. — заревел он. — Я здесь начальник и делаю, что хочу… захочу тебя на гауптвахту посажу…
От возмущения Резанов даже потерял дар речи. Он молча повернулся и ушел к себе в каюту.
Это еще больше разозлило Крузенштерна. Он бросился с руганью вслед за Резановым. Накричавшись, капитан выбежал, приказал подать ялик и отправился к Лисянскому на «Неву», требуя от него и его офицеров прибыть на «Надежду» и устроить над Резановым суд. К счастью, офицеры «Невы» оказались более благоразумными и на «Надежду» не поехали, кроме одного молодого мичмана Верха, которому вся эта сцена показалась забавной. Впоследствии Берх стал известным историком российского военного флота.
Вернувшись на свой корабль, Крузенштерн немедленно распорядился вызвать наверх всю команду и членов посольской миссии. Никто не мог понять причин такого необычного вызова, хотя догадывались, что возбуждение капитана связано с его враждебным отношением к посланнику. Матросы, вызванные наверх, стояли молча, насупившись. Им не нравилась вся эта оскорбительная сцена, направленная против камергера, человека близкого к государю. Они знали, что ничего хорошего из этого выйти не может и что впоследствии они могут за все это поплатиться, но, с другой стороны, они не имели права не подчиниться приказу капитана.
Послали за Резановым, которому было дано понять, что если он не выйдет на палубу, то его выволокут силой. Бледный, возмущенный Резанов вышел и подошел к Крузенштерну:
— Не пора ли вам бросить ребячиться!..
Крузенштерн грубо прервал его и потребовал:
— Вы все время говорите, что вы начальник экспедиции — так извольте это доказать в присутствии господ офицеров и экипажа. Пора вам бросить ваши выдумки.
— Мне совершенно не нравится манера вашего обращения ко мне, а также и то, что вы послали за мной пьяного офицера, лейтенанта Ромберга. Что касается моего назначения, то, да будет вам известно, я назначен по воле его величества — и вам, сударь, это отлично известно. А теперь, я думаю, что мне будет уместно удалиться…
Граф Толстой вдруг зарычал и с поднятыми кулаками бросился к Резанову. По счастью, стоявший невдалеке лейтенант Головачев преградил ему дорогу и остановил пьяного подпоручика.
— Я думаю, — спокойно обратился он к Крузенштерну, — что вся эта сцена зашла слишком далеко, Иван Федорович…
— Вашего мнения никто не спрашивает, господин лейтенант. Потрудитесь удалиться в кают-компанию… А на ваши слова, — обратился он опять к Резанову, — прошу доказать, что вы назначены государем… где ваши бумаги?
Резанов видел, что дальше будет только хуже и, повернувшись, пошел в каюту, откуда вскоре вышел с бумагами. Он медленно развернул бумагу… посмотрел на Крузенштерна, который стоял в шляпе:
— Из уважения к особе его величества, прошу снять шляпу… указ подписан государем… в противном случае, читать не буду…
Крузенштерн, нехотя, снял головной убор.
Резанов медленно прочел указ государя о назначении его главой экспедиции, а также инструкцию, где говорилось, что главным начальником экспедиции являлся Резанов и что Крузенштерну представлялось только управление судами и экипажем во время путешествия, а что касается Резанова, то в дополнение к первоначальной инструкции было сказано, что главное правление «приятным себе долгом поставляет и ныне подтвердить ему свою признательность, уполномочивая его полным хозяйским лицом, не только во время вояжа, но и в Америке»…
Крузенштерн насмешливо посмотрел на Резанова. Окружавшие его офицеры стали громко смеяться.
— А кто писал-то эти инструкции? — насмешливо спросил Крузенштерн.
Резанов перевернул бумагу и показал подпись царя:
— Александр, государь ваш подписал!..
