Крузенштерн, нехотя, снял головной убор.
Резанов медленно прочел указ государя о назначении его главой экспедиции, а также инструкцию, где говорилось, что главным начальником экспедиции являлся Резанов и что Крузенштерну представлялось только управление судами и экипажем во время путешествия, а что касается Резанова, то в дополнение к первоначальной инструкции было сказано, что главное правление «приятным себе долгом поставляет и ныне подтвердить ему свою признательность, уполномочивая его полным хозяйским лицом, не только во время вояжа, но и в Америке»…
Крузенштерн насмешливо посмотрел на Резанова. Окружавшие его офицеры стали громко смеяться.
— А кто писал-то эти инструкции? — насмешливо спросил Крузенштерн.
Резанов перевернул бумагу и показал подпись царя:
— Александр, государь ваш подписал!..
— Это мы знаем… Я хочу знать, кто писал?.. Государю только подсунь бумагу, он подпишет, что угодно…
Резанов оторопело посмотрел на капитана. В это время помощник Крузенштерна, старший лейтенант Ратманов, закричал:
— Что с ним разговаривать!.. Это беглый прокурор, штрюцкий… его, сукина сына, заколотить в каюту… — добавив к этому трехэтажную извозчичью ругань.
Резанов молча повернулся и под смех офицеров быстро ушел к себе, где в полном изнеможении от нервного напряжения без чувств повалился на кровать.
Комиссионер компании Шемелин, наблюдавший всю эту сцену, позже записал в своем дневнике относительно Резанова: «… обстоятельства, случившиеся в заливе Татио-Гое (о которых да позволено будет мне умолчать), к тому жаркий климат и грубая пища довели его до того, что дух его лишился всей бодрости… Он при малейшем шуме, стуке на шканцах или в капитанской каюте происшедших, изменялся в лице… биение сердца было беспрерывное… здоровье его в продолжении пути до Сандвичевых островов сколько за неимением свежей пищи, а больше от возмущения душевного и беспокойств разного рода, так изнурилось и изнемогло, что мы опасались лишиться его навеки»…
17 мая Крузенштерн отдал приказ обоим кораблям сниматься с якоря и держать путь на Сандвичевы острова, где им надлежало разъединиться. Погода с утра была ветреная и неприветливая. Выйти из гавани оказалось делом нелегким из-за сильного течения. С девяти утра боролись корабли с ветром и течением, пытаясь выйти из залива. Пришлось спустить шлюпки для буксировки кораблей, но несмотря на титанические усилия гребцов все эти попытки не увенчались успехом.
Перед полуднем ветер затих, и «Надежда» оказалась во власти сильного течения, которое стремительно понесло корабль на большой утес. Казалось, неминуемая гибель грозила кораблю, и только поспешно сброшенный в воду якорь позволил Крузенштерну остановить судно. Лисянский оказался более искусным капитаном и с большим трудом, медленно, все же смог довести «Неву» до выхода из залива.
«Надежда» остановилась всего в каких-нибудь пяти саженях от утеса. Крузенштерн боялся, что если корабль сорвется с якоря, то спастись не удастся. Он решил просить помощи Лисянского, произведя пушечный выстрел, и Лисянский послал шлюпку с восемью матросами, которые стали буксировать корабль к выходу из залива. Работа была адски тяжелой, и только к ночи шлюпка наконец смогла подвести «Надежду» к выходу, где Крузенштерн решил бросить якорь и пережидать до утра. Лисянский, однако, был смелее, а может быть, и осторожнее. Он решил попытаться выбраться в открытое море незамедлительно. Всю ночь шлюпка выводила корабль все дальше и дальше, пока наконец «Нева» не оказалась в безопасности в открытом море.
Француз Ле-Кабри был на «Надежде» и с интересом наблюдал за попытками кораблей выйти из залива. Около шести часов утра 18 мая «Надежда», подняв паруса, стала направляться к выходу в море. Но как только был поднят якорь, течение снова понесло корабль на скалы. Подняты были добавочные паруса, и корабль наконец выскочил из залива. Не останавливаясь, он полным ходом стал уходить подальше от опасных берегов острова. Француз оторопел, бросился к капитану:
— Капитан, а как же я? Спустите шлюпку — мне же надо домой!
Крузенштерн холодно посмотрел на него:
— Мы слишком далеко отошли от берега и я не могу рисковать кораблем, чтобы вернуть вас обратно. Вам придется остаться на корабле!
— Но у меня семья там — две жены, дети!..
Ничего не могу поделать, — и капитан быстро отошел от убитого горем француза.
Путь до Сандвичевых островов был, вероятно, самым тяжелым для Резанова. На корабле с ним совершенно не считались, офицеры посмеивались над ним. Хорошо еще, что его повар-курляндец снабжал его пищей, но 30 мая повар умер. Он вообще был болезненным, чахоточным… суровый переход на корабле совершенно измучил его, и повар Нуланд умер. С его смертью питание Резанова ухудшилось. Весь путь до Сандвичевых островов он был нездоров и почти не выходил на палубу из своей каюты. Доктора к нему не допускали. Позже Резанов так описывал это тяжелое время своего путешествия: «Болезнь изнуряла силы мои, ругательства все время продолжались… Матросы тихонько носили пищу мою. Доктор ни разу не был у меня, лекарства не давали. Смерть моя казалась им единым к избавлению их средством. Когда спал я, стучали над головой нарочно; когда просил ванны, обливали помоями… Один только лейтенант Головачев не участвовал в буйстве и был всегда тих и вежлив».
Единственным человеком из офицерского состава корабля «Надежда», который заходил к Резанову и разговаривал с ним, был лейтенант Головачев. Высокий, стройный блондин с голубыми глазами, примерный офицер, справедливый с матросами, их всегдашний заступник перед строгим командиром, лейтенант
Головачев искренне страдал из-за тех оскорблений, которые ему пришлось наблюдать по отношению к камергеру Резанову.
— Николай Петрович, я искренне сочувствую вам… Не понимаю, что случилось с капитаном Крузенштерном. Он совершенно потерял голову, изменился с тех пор как узнал о вашем назначении… Так продолжаться дольше не может… Вы, вероятно, дадите ход делу и потребуете наказания за такое поведение моих соплавателей. Вероятно, в Петропавловске будет конец экспедиции, и все, что я хочу, это немедленно списаться с корабля и вернуться в Петербург. Я больше не могу выносить подобное поведение…
Резанов грустно посмотрел на него:
— Не горячитесь и не спешите… Благодарю вас за ваше сочувствие… но до Петропавловска еще далеко, и один только Бог знает, что еще может произойти впереди. Не волнуйтесь за меня. Хуже того, что есть, уже не может быть. А в Петропавловске мы еще посмотрим, как действовать. Не будем загадывать заранее… Исполняйте свой долг, работайте добросовестно, и ваша служба государю забыта не будет!
С 17 мая и до 7 июня «Надежда» и «Нева» уверенно двигались вперед. На восьмой день после ухода с Нукагивы опять был пересечен экватор и корабль вновь оказался в северном полушарии. Гавайские (Сандвичевы) острова показались на рассвете 7 июня, через двадцать дней после того, как корабли вышли с Маркизовых островов. Оба корабля медленно шли от острова к острову, не заходя в бухты Сандвичевых островов. Крузенштерн знал, что он сильно запоздал, особенно в связи с непредвиденной задержкой в Бразилии, и поэтому решил продолжать путь в Петропавловск на Камчатке, не задерживаясь на Гавайях.
10 июня корабли разделились. Команды попрощались друг с другом троекратным «ура!» «Надежда» подняла все паруса и вскоре скрылась за горизонтом. Лисянский на «Неве» не торопился со своим отплытием на Кадьяк в Русской Америке и решил провести несколько дней на Сандвичевых островах, поближе познакомиться с королем, который, как он знал, был очень дружественно расположен к Баранову. Имя Баранова уже стало легендой в бассейне Тихого океана — от Сандвичевых островов до испанской Калифорнии.
Больше месяца еще держал курс на север корабль «Надежда», и, наконец, 15 июля вдали показались берега Камчатки. В час пополудни корабль бросил якорь в Петропавловской гавани. Длинное путешествие, продолжавшееся почти год, закончилось в далеком русском порту. Отсюда уже нужно было готовиться к главной миссии — поездке посольства в Японию.
Трудно описать радость как офицеров и гражданских чинов экспедиции, так и чинов команды корабля, когда они увидели русский флаг в крепости Петропавловска. Рад был и Резанов, что добрался живым до русского города. И рад за него был комиссионер Шемелин, который очень опасался за здоровье камергера. Резанов сильно сдал после той памятной сцены с Крузенштерном на Маркизовых островах. Шемелин записал в своем дневнике: «Начальник же наш имел к тому еще важнейшие причины благодарить Провидение. Он с нетерпеливостью ожидал той «щастливой» минуты, когда положены будут якоря, чтобы скорей сойти с корабля, оставить свою каюту и впредь никогда на оном не водворяться»…
