чистосердечно раскаялись и до 20 мая 1921 г. явятся в уездные ревкомы для получения удостоверений. Все дела на осужденных лиц и тех, кто находился под следствием, кроме последней категории, прекращаются, а виновные освобождаются от наказания.
Несмотря на то, что «крымская» амнистия предусматривала освобождение от наказания более широкого круга лиц, совершивших преступление, и якобы распространялась даже на солдат и офицеров Белой армии, она преследовала чисто пропагандистские цели, т.е. она, не имея юридической силы, практически не применялась. Ведь правом принятия амнистии обладал, как известно, ВЦИК, а не Крымревком, который ее провозгласил. Даже для того времени было бы полным абсурдом, если бы постановления об амнистии принимались не только в Крыму, но и в других губерниях, и каждая из них по своему усмотрению карала бы и миловала [205].
При этом общая политика в отношении бывших участников контрреволюционных выступлений проводилась неизменно и четко выдерживалась.
Амнистия к очередной годовщине октябрьской революции устранила «крымские отклонения», поставила всех на свои места и всем воздала по заслугам. Это видно из очередного декрета центральной власти.
Декрет ВЦИК от 4 ноября 1921 г. «Об амнистии» [206]. Он предусматривал применение амнистии к осужденным и ожидающим суда, находящимся под следствием, а не к тем еще не установленным, не арестованным лицам, которые скрываются и надеются на «прощение» за свою службу в контрреволюционных формированиях. Среди множества разных положений и условий об освобождении от наказания или его смягчении обращает на себя внимание статья 3 о замене высшей меры наказания на 3 лет лишения свободы, но с оговоркой «в зависимости от существа дела». Что скрывается здесь под «существом дела»? Согласно инструкциям НКЮ по применению амнистий того времени, замена высшей меры наказания на лишение свободы к лицам непролетарского происхождения не допускается. В статье 5 декрета указано нераспространение амнистии:
• на осужденных к высшей мере наказания с заменой на лишение свободы по предыдущей амнистии;
• на осужденных за бандитские преступления;
• на осужденных за участие в белогвардейских заговорах, шпионаже и открытых вооруженных выступлениях.
Таким образом, скрывающиеся от регистрации и троек особых отделов ВЧК бывшие офицеры Белой армии под действие перечисленных декретов об амнистии не подпадали по нескольким причинам:
• они не являлись осужденными или репрессированными во внесудебном порядке и следствие против них еще не велось;
• если бы в отношении их и было вынесено постановление «тройки», но к 7 ноября постановление о расстреле еще не исполнено, амнистия к ним не применялась, поскольку они, как правило, были непролетарского происхождения;
• офицеры, безусловно, относились к «участникам белогвардейских заговоров» и «открытых вооруженных выступлений», а потому и не могли рассчитывать на амнистию.
Чекисты, конечно, знали об этом, но, распространяя обычную для них ложь о всепрощении белых (зеленых) офицеров по амнистии, пытались выманить их из горных убежищ и уничтожить так же беспощадно, как и тех, которые не скрывались и, образовав очереди, своевременно прибыли на регистрацию.
Семеро офицеров, о которых, не называя фамилий, рассказывает И.С. Шмелев, тоже поверили лживым обещаниям, прибыли в особый отдел и немедленно были арестованы. Автор книги пишет об этом так:
«Там в городе подвал... свалены люди там, с позеленевшими лицами, с остановившимися глазами, в которых — тоска и смерть. Там и те семеро, бродивших в горах... Обманом поймали (их) в клетку».
Осознав неизбежность конца, офицеры решили бежать. Для отвлечения внимания охранников они выбрали одного своего узника. Жребий выпал офицеру татарской национальности, который и принял на себя выстрелы охранной команды, а шестерым удалось скрыться [207].
Именно благодаря таким беглым стала известна правда о невиданном терроре большевиков и ужасных военных преступлениях. Тщательно скрываемая тайна массового расстрела военнопленных и противников советской власти для определенного числа людей в России и более широко за границей перестала существовать.
И.С. Шмелев не указывает, были ли наказаны стражники, допустившие этот массовый побег подлежащих расстрелу узников. Как большевики расправлялись с такими охранниками и членами расстрельных команд за проявленную халатность, видно из довольно яркого случая, происшедшего в Ялте. Материалы об этом случае, как ни странно, были найдены в архивном деле среди анкет бывших белогвардейцев [208].
Из рапорта Андросюка П.Ф., 24 лет:
«В 1917 году я был призванный в армию и до демобилизации служил на Черноморском флоте на канонерке "Кача". Потом добровольно поступил в Красную армию в отряд Муравьева, а потом в отряд Дыбенко. С приходом Красной армии в Ялту я по направлению коменданта порта был командирован в особый отдел. Сегодня я вместе со Старокожко повел переданного нам т. Агафоновым неизвестного человека... на определенное Агафоновым место. Я приказал ему раздеться. Он снял фуражку, куртку и побежал... Часов пять мы искали его, но не нашли. 19 декабря 1920 г.» (подпись).
Из рапорта Старокожко Г.М., 24 лет:
«...Сегодня утром я был свободен и пошел на дачу эмира Бухарского попросить бушлат. Когда я спросил т. Агафонова о бушлате, он сказал, что когда я свободен, то следует идти с ним. Прийдя на место, я с Андросюком повел переданного нам взводным командиром невысокого роста худощавого человека в военной форме во двор к яме и приказали ему раздеться, как вдруг в согнутом виде (он) побежал. Мы тщательно начали искать... Но он как сквозь землю провалился. 19 декабря 1920 г.» (подпись).
Из этих документов вполне понятно, что два матроса, служащие особого отдела в Ялте, той самой команды, специализирующейся на расстрелах людей, проявили невнимательность и потеряли бдительность. В результате этого неизвестный человек, которого Удрис и Агафонов решили расстрелять отдельно от остальной группы в количестве 201 человека, от неминуемой смерти просто убежал.
Мотивируя основания к привлечению Андросюка и Старокожко к дисциплинарной ответственности за халатность в виде трех месяцев принудительных работ, следователь по результатам дознания составил заключение, в котором указал:
«19 декабря с.г. им было поручено начальником расстрелять одного из осужденных, но
