пролетарского вождя?)
Ленин, вся партийная верхушка и командование фронтом наверняка знали, что все обещания на прощение, согласие на беспрепятственный выезд за границу желающих, призывы Реввоенсовета щадить сдающихся в плен и напоминание о рыцарской чести — это ни что иное, как явная традиционная ложь и очередной обман легковерных. Большевики не допускали даже мысли о помиловании участников белого движения при любых условиях и независимо от развития событий. Они заранее готовились к так называемой «крымской операции», наращивали и укрепляли чекистские подразделения, формировали комендантские, конвойные и расстрельные команды. По инициативе Дзержинского ЦК РКП(б) мобилизовал в центральной России и направил на Южный фронт многие сотни профессиональных и наиболее безжалостных организаторов террора, имена и вычурные подписи которых красуются на постановлениях «троек», ЧК, ГубЧК, ВУЧК и т.д.
«Булгаковская Аннушка масло уже разлила», и судьба военнопленных была предрешена неотвратимо.
Таким образом, применяя к военнопленным насилие, издевательства и умерщвление их в массовом порядке, большевики возродили наиболее жестокие и темные стороны истории человечества. Они переняли эти позорные и дикие методы древности ради главной цели — создания «коммунистического рая» на земле.
Отметим, что контрразведка Белой армии тоже применяла расстрелы пленных Красной армии, но в основном чекистов и комиссаров. Во многих случаях не трогали даже командиров, стараясь привлечь их на свою сторону. Согласно фундаментальному исследованию А.Г. Зарубина и В.Г. Зарубина, за три года пребывания власти белых в Крыму было арестовано 1428 человек, из которых расстрелян 281 человек. Среди них, вероятно, большинство разведчиков Красной армии. Отсюда понятно, что показатели гибели пленных одной и другой стороны совершенно несравнимы. Интересен в этом плане рассказ латышского стрелка П.Я. Плаудиса в книге «Латышские стрелки в борьбе за Советскую власть» [192]. Он пишет, что пленных латышей власти Белой армии поместили в отдельном доме на окраине Севастополя. «Даже белогвардейские газеты нам запретили читать» (Какой ужас!). «Было очень скучно». «Сидели у своего домика и часами смотрели на море». (Замечу, что они «сидели» не в тюрьме или подвале, где содержались белые офицеры перед расстрелом.) «Распиловка дров, — пишет он далее, — для кухни была единственной работой...». Надзирающий комендант пленным латышам, «которые белым были особенно ненавистны», сказал: «смотрите, чтобы у меня вы вели себя, как полагается военнопленным!» За неделю до вступления частей Красной армии в Севастополь военнопленные латыши были совсем оставлены без присмотра и охраны. Вместе с другими многочисленными красноармейцами, находящимися в плену в Севастополе, они встретили приход Красной армии.
В своем рассказе П.Я. Плаудис, следуя традиции всеобщей фальсификации событий гражданской войны, пишет также, что белым офицерам, пребывающим в Севастополе после их регистрации, даже разрешили всем уехать домой, а священников и бывших чиновников вообще не регистрировали. (Понятно, что в 1962 г. иначе он написать и не мог.) Известно также, что пленных красноармейцев в городах Крыма часто привлекали к охране различных военных объектов Белой армии, в том числе складов продовольствия и одежды международных миссий Красного Креста. При этом их статус военнопленных не менялся — в числе солдат Белой армии они не состояли.
Тема плена для сколько-нибудь полного освещения неисчерпаема, а огромная масса сведений о печальной участи военнопленных во все времена — беспредельна. Для завершения этого раздела приведем еще один нормативный акт, имеющий к нему отношение:
«В связи с Дополнительным договором между УНР и странами Четвертого союза от 27 января 1918 года все военнопленные и гражданские лица, находящиеся на территориях договаривающихся сторон, от какого-либо наказания за те действия и преступления, что были ими совершены во время войны, освобождаются и беспрепятственно возвращаются на родину» [193].
Через треть века, 7 марта 1955 г., в ноте правительству Голландии советское правительство заявило, что оно:
«...признает ратифицированные Россией Гаагские конвенции и декларации 1899 и 1907 года, разумеется, в той части, в которой эти конвенции и декларации не противоречат уставу ООН и если они не были изменены или заменены последующими международными соглашениями, участником которых является СССР».
Побег
Бежать, кстати, — это известная манера побеждать.
Кальдерон де ла Барка
Способы поиска, задержания и ареста бывших солдат и офицеров, чиновников и беженцев чекистами твердо освоены и в процессе многократного проведения этих операций отработаны до мелочей. Созданные и применяемые в годы гражданской войны, в дальнейшем они были использованы при разработке и издании специальных приказов, инструкций и руководящих указаний по методике обнаружения и обезвреживания «врагов народа». Не отставала и особая служба охраны и содержания в тюрьмах и концлагерях арестованных и уже осужденных лиц, та служба новоявленных красных тюремщиков, «пролетарское око» которых не оставляло узникам никаких шансов вырваться на свободу.
Но побеги из чекистских застенков все же были. Стремление к свету и свободе побеждает уныние, отчаяние и чувство безысходности всегда, когда в подобных чрезвычайных условиях в человеке пробуждаются все ранее неведомые жизненные силы, крепнут воля и решимость. Он ищет выход и за малейшую возможность спастись готов заплатить своей жизнью.
В архивах найдено несколько дел о побегах заключенных:
1. Глинский-Гуцко Петр Ювенальевич, 1897 г. р., уроженец Витебска, студент. По постановлению коллегии ВУЧК от 21 августа 1919 г. объявлен «вне закона» [194] как «поддерживающий тесную связь с белогвардейцами и своим побегом подтвердивший предъявленное обвинение» [195].
2. Житкевич Григорий Тимофеевич, 1893 г. р., уроженец с. Б. Биски, Елисаветградского уезда, офицер. По постановлению особой тройки ВЧК от 7 сентября 1920 г. подлежал расстрелу. Однако 12 сентября 1920 г. бежал из-под стражи особого отдела ВЧК 14-й армии [196].
3. Растригин Василий Федорович, 1902 г. р., уроженец хутора Соколовско-Кудрючинского, станицы Новочеркасской, Донской области, казак. Находился в госпитале после ранения. По постановлению Донецкой ГубЧК от 2 января 1921 г. подлежал расстрелу, «но ввиду побега его из больницы» объявлен вне закона [197].
4. Щербина Александр Алексеевич, 1902 г.
